Охота

Он оказался на небольшой вершине, с трех сторон окруженной елями. В подсвеченной солнцем дали виднелись горы, синеватые, с белеющими потеками снегов, с клубящимися облаками, окружающими вершины. Широкий травянистый склон спускался вниз, а дальше снова был лес. Он простоял не более двух секунд и услышал погоню. Сразу узнал голос Менора, его прерывистый, свирепый лай. Он не боялся собак, они ничего не могли с ним сделать, но собаки означали людей. [Ненавидел ли он их? Мог бы попытаться, если бы на это было время. Впрочем, это неважно.] [Еще раз посмотрел на горы, ему пришло в голову, что, наверное, он видит их в последний раз, и, хотя был к ним безразличен, хотя не знал их, никогда в них не был, ему нечего было искать среди скал, но именно с этой мыслью, словно бы рикошетом, до него дошло, что впереди у него только минуты, в лучшем случае часы, чтобы смотреть, слышать, двигаться, и что это – правда. Кроме того, что было, больше ничего не будет – то, что люди говорили о воскресении из мертвых, его не касалось, у него не было с этим ничего общего.] Неожиданно почувствовал, как холодная блестящая ртуть расплывается в его груди, и бросился вперед.

Он развил совершенно невероятную скорость, никогда еще не бегал так быстро. Несся четырех- и пятиметровыми прыжками, взмывал в воздух, проносился над травой, с пятном тени под ногами, приземлялся и отталкивался для следующего прыжка. Кто-нибудь другой смог бы так бежать? Он чувствовал давление в висках, в глазах – пульсирующие искры, в груди – еще не жар, предшествующий потере сознания, но тепло, неприятное, даже противоестественное [, говорили, что, чтобы уберечь себя, нельзя долго так напрягаться, не выдержишь…].

Суставы уже хрустели, набойки обуви рвали траву, выбрасывая ее клочья при каждом следующем прыжке, он знал, что должен замедлиться, потому что уже перестал контролировать силу ускорения, которая влекла его вперед, но не мог, а может, не хотел – и это было одно и то же.

Он видел, как весь пейзаж, этот крутой луг, темные полумесяцы лесов, горная гряда, синеющая среди облаков, – все равномерно поднимается и опускается в ритме его прыжков, поглощающих пространство; уже совершенно не чувствовал усилий, уже не осознавал, или он так бежит, или висит неподвижно, а только мир, захваченный неизвестной силой, в каких-то ужасных спазмах, в какой-то икоте похищает, расшатывает, раскачивает до тошноты – ноги разбежались на белеющей, освещенной солнечными лучами осыпи, и он рухнул, опрокидываясь, переворачиваясь, отчаянно упираясь руками и ногами в двигающийся вместе с ним гравий. Когда же наконец остановился в облаке пыли, скорчившись, то был покрыт слоем известняковой пыли. Только вокруг коленей и тазобедренных суставов этот белый сыпучий порошок быстро темнел, словно от пота. [Как лошадь, которая долго скакала галопом по пыльной дороге, подумал он.] Быстро поднялся на ноги. Удивился, как далеко от него была вершина, с которой он сбежал сломя голову. Немного оторвался, подумал он. И, чтобы удержать это преимущество, побежал дальше.