Охота

[Представил ослепительную вспышку, треск и дым от электрической дуги, как будто это произошло, как будто его поразил яркий разряд, как будто он упал, скрюченный, почерневший, обожженный, оставляя за собой шлейф из искр, как будто валялся, сожженный в уголья, в траве. О, как они бы злились, кричали!]

С лишенными всякого выражения остекленевшими глазами дотронулся до этого, выглядящего совсем безобидным кабеля из переплетенных медных проводов, резко отдернул руку. В солнечном свете он не мог заметить разрядов, лишь ощутить их, но они не причинили ему вреда. Ухватившись за кабель и повиснув на руках, начал перемещаться, используя наклон кабеля и регулируя скорость силой захвата. От сильного трения ладони горели огнем, но он со скрежетом продвигался по двухсотметровому обвисшему кабелю; там, где кабель особенно обвисал, отпустил его, словно бросаясь в пропасть. А когда коснулся травы – нет, на долю секунды раньше, – накопившийся заряд ударил голубым пробоем в землю, и он, подергиваясь, извиваясь, дрогнув от ужасной силы, которая моментально наполнила его жаром, будто пыталась прожечь застывший, задымленный череп, повалился на бок, покатился, цепляясь и выдирая траву в судорогах, ослабевавших с каждой секундой. Наконец, остановившись, быстро поднял странно отяжелевшую, словно бы разбухшую голову. Да, одну лишь голову, – и ему показалось, что между стеблями травы на границе возвышенности и вершины, где-то на расстоянии трех четвертей мили, появились крошечные фигуры, неясно, людей ли, собак. Впрочем, это могло быть иллюзией, потому что его зрение еще не пришло в норму – сплошь мерцание и рябь. Даже не пытаясь подняться, он сжался и покатился вниз, по траектории максимального уклона. Трава в месте его падения была, должно быть, сожжена, но, возможно, собаки сориентируются не сразу.

Все катился и катился; прижав к туловищу ноги и руки, уподобился быстро вращающемуся бревну; черное, зеленое, синее, черное, синее – мелькала перед глазами то земля с травой, то небо. Осторожно остановился. Встал не сразу – его предплечья, локти, запястья были покрыты чем-то красным, будто кровь; посмотрел удивленно – чья же это кровь? Ягод. Раздавил их, должно быть, сотни; вставая, наступил на нетронутые созревшие гроздья. Опустив глаза, встал на колени – и в этом положении был похож на большое животное весьма странной расцветки, облепленное пучками травы, смолой, в брусничном соке, – посмотрел на несколько уцелевших красных шариков, обрамленных листиками, на мгновение ему подумалось: вот бы лечь в этом месте и тихонько лежать, и лежать, не дрогнув ни единым мускулом. Он вскочил и побежал. Двести метров над землей: собаки потеряют след. Остановился за следующей стальной опорой, чтобы обмануть локаторы, но это было излишне. Собаки начнут кружить по тому месту, где исчез его след, станут наворачивать круги, скуля, пока не обнаружат то выжженное место, а если не найдут его, придут люди, [догадаются,] натравят собак.

Теперь он бежал по краю леса, хорошо понимая, что выбрал худший маршрут из всех возможных, потому что долина, где обрывалась синяя шуба леса, отличалась от других. Где-то неподалеку заканчивалась резервация. Он видел разноцветные полосы шоссе, белые чистые виадуки, пересекающие слегка расступившиеся известняковые скалы, черные выходы туннелей и голубую затуманенную бездну воздуха, разбросанные по холмам домики, от которых тянулись тонкие нити к ленте дороги. Но продолжал бежать, ведь назад повернуть он не мог. Ветер был благоприятный, потому что подталкивал его тело и уносил его запах вниз, прочь от собак, а сейчас доносил лай – не лихорадочный свирепый призыв, а неуверенный, перебиваемый поскуливанием, – они уже достигли места, где он взобрался на опору.

Голова пышет жаром, и иногда он хуже видел – в глазах блестело, если бы мог, то разломал бы свой череп, чтобы впустить внутрь этот прохладный, несмотря на солнце, горный воздух. Склон становился все круче. Все сильнее приходилось сопротивляться инерции, которая толкала его, угрожая свалить с ног, – чтобы не рухнуть среди переплетенных корней, а он попал на лесоповал, он прыгал с одного ствола на другой, и небезуспешно. В точности движений, в уверенности каждого прыжка, в молниеносной оценке дистанции, в выборе наиболее подходящего маневра было что-то совершенное, чего он не осознавал, борясь с набухающим жаром в черепе. Руки, кулаки молотили воздух, он уже долгое время бежал быстрее, чем мог, пока на простейшем отрезке пути не растянулся во весь рост. Зацепился за выступающий корень, ногами пропахал борозду и не смог встать, навалившись всем телом на правую руку, не сумел ею пошевелить или высвободить ее. Перевернулся на спину и лежал так несколько секунд. За это время, одним молниеносным взглядом, он охватил и небо с пенистыми островами светлых облаков, и нарушающие этот фон кроны елей. Он вскочил, подобно пружине, и сразу встал, выпрямившись.