Охота. Я и военные преступники

В завершение своего заявления я не могла не отдать дань уважения Зорану Джинджичу, его жене Ружице и членам его семьи. Именно Джинджич сумел проявить политическую волю и смелость. Благодаря его усилиям Слободан Милошевич оказался в Гааге перед лицом Международного трибунала, который доказал, что ни один глава государства не может более считать себя свободным от правосудия и безнаказанно совершать преступления. Только благодаря воле Зорана Джинжича стал возможен процесс, который положил конец долгому, печальному периоду истории человечества. Я была рада узнать, что в годовщину смерти Джинджича почтить его память пришло гораздо больше сербов, чем тех, кто отправился на похороны Милошевича.

Глава 13 Борьба с Белградом и Черногорией: 2006–2007 годы

После смерти Слободана Милошевича политическая поддержка, благодаря которой трибунал мог бы завершить свою миссию, почти прекратилась. Милошевич был основным обвиняемым для трибунала, своего рода Германом Герингом, вторым человеком после Гитлера, которого судили в Нюрнберге и который покончил с собой. Его можно было сравнить с Хидеки Тойо, премьер-министром Японии, осужденным в Токио. Слишком многие журналисты, пропагандисты и политические лидеры сводили работу трибунала к суду над Милошевичем и не обращали внимания на другие его задачи. Процесс по делу лидеров боснийских хорватов, в ходе которого было осуждено наследие Франьо Туджмана и представлены точнейшие исторические документы, доказывавшие, как на основании кабинетных решений политических лидеров совершались настоящие военные преступления, не привлекал никакого внимания, за исключением абсолютно лживых утверждений, распространяемых хорватской прессой. Суд над Рамушем Харадинаем вызвал определенный интерес, но только потому, что обвиняемый играл видную роль в политическом истеблишменте Косово и был знаком с дипломатами и видными фигурами международной администрации. Теперь же, когда Милошевич в загробном мире курил сигариллы и пил коньяк вместе с Туджманом, стало очевидно, что прокурорская служба должна удвоить свои усилия для того, чтобы убедить Евросоюз продолжить оказывать давление на Сербию. Это оставалось нашим последним средством для воздействия на Коштуницу и белградские власти, а также на лидеров Черногории и руководителей сербской части Боснии и Герцеговины. Только так мы могли заставить их арестовать последних шестерых из 161 обвиняемого, которым трибунал предъявил обвинение. Позиция Евросоюза меня никак не устраивала. Возможно, мой подход был слишком жестким.

15 марта 2006 года я встретилась с заместителем министра иностранных дел Австрии Хансом Винклером. Как член Евросоюза, Австрия в том году исполняла обязанности страны-президента. Я говорила все о том же: белградские власти знают о том, что Ратко Младич скрывается в Сербии; вместо того чтобы арестовать и передать его Гааге, Коштуница и другие сербские лидеры тянут время, тратят силы и средства на тщетные попытки уговорить его сдаться добровольно, а затем убедить всех вокруг, что подобные действия должны быть вознаграждены. Винклер объяснил мне, что Евросоюз продолжает требовать ареста Младича. Если Сербия не продемонстрирует полной готовности к сотрудничеству и не выдаст его до конца марта, Евросоюз «разорвет» переговоры с Белградом по соглашению о стабилизации и ассоциации. Это соглашение было необходимо Белграду как воздух. Оно было единственной надеждой Сербии и Черногории когда-нибудь войти в состав новой Европы. По словам Винклера, сотрудничество с трибуналом оставалось основным препятствием к вступлению страны в Евросоюз.

«До поры до времени…» — подумала я.