Охота на Быкова. Расследование Эдуарда Лимонова

«Пишу голую правду. Прочитал вашу газету от 30 июня 2000 года. В ней статья „Старик и охота“. Редакция обращается к своим читателям и предлагает написать тем, кто не понаслышке знает о существовании староверов, кто имел с ними личные встречи. Я хочу написать об одном из столпов этой веры, зубре старообрядчества, которое так живуче в нашей стране и не исчезло, несмотря ни на какие перемены и перестройки. С этим феноменальным по своей выживаемости в любых жизненных передрягах человеком я лично встречался 29 июня 2000 года.

„Страна должна знать своих героев“. Тех, на ком она (страна) держится. Я, наверное, уже заинтриговал вас. Что поделаешь, такой у меня лирический стиль изложения, скажу сразу, что моё вступление есть не что иное, как ирония, но ирония, содержащая сто процентов правды.

Представляю „чернорабочего“ по народной перестройке нашей страны. Это Колесников Владимир Ильич. Вся краевая прокуратура замерла в преддверии чего-то, что не знал никто. Все знали: вот приедет барин — барин всем покажет. И ведь приехал. И ведь показал. У кого там, в верхах, трещали чубы, мне знать не дано, лишь понаслышке, но вот твёрдую руку барина я испытал на себе. Нет, меня не били, до этого пока не дошло. Этот дедовский (старообрядческий) метод барин, видимо, оставил на потом. Сначала на меня решили воздействовать психологически. Для начала, когда я находился в ИВС (изолятор временного содержания), мне запретили получать продуктовые передачи. Затем, уже в СИЗО-1, меня перевели в другую камеру, урезав мою жилплощадь в каких-нибудь несколько раз. Сейчас меня содержат в камере, где я не могу даже полностью раскинуть руки. Пишу голую правду. Это камера № 53, и находится она в так называемом бункере СИЗО-1. Спасибо, барин. А ведь на нашей встрече барин говорил, что он приехал, чтобы убедиться, что в нашем крае не попирается закон. А в то же время в СИЗО-1 мне не дают возможность приобрести продукты питания в магазине СИЗО-1. В то же время я три недели пишу заявления на начальника медицинской части СИЗО-1 с просьбой оказать мне медицинскую помощь и не могу пробить щит молчания. Гордитесь, барин, у вас есть достойные ученики, барчата. Эти барчата всё понимают даже без ваших слов. В камере нет даже стола, да и поставить его здесь негде. Пишу, держа листок бумаги на коленях. Едим мы, сидя на полу, на восточный манер. Не понимает барин, что ли, что мы не мусульмане, а православные. Я отношу себя к людям прогрессивным, и таковые в нашем крае меня поймут. Ну а ко всем остальным у меня просьба: не судите о барине строго. Ему можно всё простить, он „божий“ человек. От себя лично хочу добавить: господин товарищ барин! Вы со мной пожёстче. К чёрту закон. Попробуйте все методы. Может, и добьётесь, что я дам показания против Анатолия Петровича Быкова. Я знаю, что его акции КрАЗа многим не дают спать спокойно. Ну, а если не добьётесь от меня ничего того, что вам надо, то со злости меня за ноги и об угол, чтоб мозги мои вон. Я вам прощу.

Прошу редакцию напечатать моё письмо без сокращений. Быть может, барин, прочитав его, поймёт, что я тоже „божий“ человек, без царя в голове, да позвонит в первопрестольную и скажет, что мы зря с ним теряем время, он же „наш“. Его надо или убить, или оставить в покое. И, быть может, там поймут, что я „свой“ и оставят меня в покое, дав мне спокойно нести свой крест.

С уважением, Владимир Татаренков».