Охота на черного короля

И они отправились бродить по Москве. Прошли через Красную площадь со ступенчатой деревянной пирамидой Мавзолея и углубились в улицы и улочки с частью закрытыми, но еще не снесенными церквами, ватагами беспризорников, бесчисленными торговыми лотками. Вышли на берег Москвы-реки. Там бабы в телогрейках полоскали с мостков белье, а поодаль дремали в лодках рыбаки. Пройдет пара-тройка недель, река замерзнет, и из ее панциря будут вырубать лед для холодильников. В глубоких погребах, пересыпанный опилками, он будет храниться месяцами, вплоть до следующей зимы.

По Бородинскому мосту, близ которого были расположены купальни, закрытые с начала осени, перешли на Большую Дорогомиловскую улицу с ее двухэтажными домиками и дровяными складами. Здесь было оживленно: тренькал трамвай, мельтешили экипажи – сказывалась близость железнодорожного вокзала с кипучим пассажиропотоком.

– А что в Москве делать зимой? – полюбопытствовала Аннеке.

– Есть катки на Патриарших и на Петровке тоже. Обязательно сходим. Ты умеешь кататься на коньках?

– На коньках? Нет… А лыжи?

– Есть лыжная станция на Воробьевых горах. Я тебе все покажу.

Уже стемнело, когда, нагулявшись, они доехали на извозчике до общежития, где поселилась Аннеке. Оно помещалось на фабричной окраине, в Марьиной Роще. Этот район, чье население из-за притока рабсилы за каких-нибудь тридцать лет выросло почти в пять раз, пользовался дурной славой. Вперемежку с трудовым людом в барачных трущобах селились сомнительные личности: мелкое ворье, скупщики краденого, валютчики, шулера… «В Марьиной Роще люди проще», – говорили в народе.

Аннеке начала прощаться с Вадимом на пороге, стеснялась вести его дальше, но он прикинулся, будто не понимает ее смущения. Хотелось взглянуть на условия, в которых она живет. Он вошел, и дух захватило от смрада, стоявшего в битком набитой казарме. Несло потом, мочой, прокисшей капустой, сивухой и почему-то жженой резиной. Окна по осени были задраены наглухо, в спертом воздухе висели клубы табачного дыма. По засаленным наволочкам и простыням, меж пятен от раздавленных клопов, рыскали те самые насекомые, в честь которых окрестили общежитие. Тут и там бубнили на разные голоса, фальшиво пели, но все это перекрывалось пронзительным плачем младенцев и надрывным туберкулезным кашлем.

У входной двери топилась докрасна раскаленная печка-буржуйка, вокруг нее штабелями лежали мокрые галоши. Но в казарме не было жарко – из щелей, зиявших в скверно сколоченных стенах, сифонило, от цементного пола, заплеванного и усеянного окурками, тянуло зимней стужей.

Вадим пробыл в этом убогом приюте минуту, но ее с лихвой достало, чтобы оценить все здешние прелести.

– Пойдем, поговорим!

Он вывел Аннеке из зловонной духоты на улицу.

– Как ты здесь живешь? Это же невозможно!

Он, разумеется, понимал, что студенческая коммуна – не царский чертог, но чтоб так…

– А куда мне деваться? – молвила она виновато. – Есть другие общежития, поновее, но там надо по пятнадцать копеек в сутки платить. Для меня это дорого…