Охота на дьявола

Цены нет этому следственному эксперименту, так он многозначителен. Я не раз рассказывала его юристам, в особенности когда нужно было опровергнуть теорию, согласно которой истину в ходе следствия и судебного процесса будто бы вообще — в принципе! — невозможно установить. Эта теория идет еще от времен Вышинского, когда ее пытались обосновать исходя из принципов марксизма, из положений диалектического материализма, согласно которому абсолютной истины не существует, есть только относительная. Времена были такие, что комичность подобных рассуждений выявлена быть не могла, — и вот в печатных и устных выступлениях юристов-ортодоксов можно было услышать, что следствие и суд добывают только сведения об истине, а самой истины добыть не в состоянии. Удивительным образом и сейчас иные ученые, далекие от следственной и судебной практики, не верят, что профессионалы-юристы могут с точностью установить, как на самом деле развивались события преступления и кто в нем виноват. Надо ли говорить, какой вред подобная теория может нанести правосудию, каким оправданием может послужить она следователям — портачам и фальсификаторам, если им сказать, что истина по делу все равно обнаружена быть не может. В самом деле, зачем тогда трудиться, если можно добыть только сведения о ней, а сведения могут быть самые разнообразные, и за, и против, и так, и эдак — критерия истины нет, значит можно что угодно выбирать и как угодно компоновать и толковать. Узел с бельем, плывший весь день по Днепру и приплывший куда следовало, и опровергал, и доказывал.

Предстояло найти часы погибшей. Стороженко показал заброшенный колодец, куда их выкинул. В нем стояла густая жижа, следователи (их было трое, тоже все молодые), стараясь не дышать, стали ведрами эту жижу вычерпывать, выкидывали вместе с нею дохлых собак, кошек и прочую дрянь (это полезно нам знать — чем порой приходится заниматься работникам следствия). Когда они вычерпали слой и добрались до дна, в колодец хлынула вода. Дело, кстати, было в декабре, холод лютый. Пришлось снова вычерпывать до дна, чтобы потом руками копаться в грязи, выискивая часы, которых, может, тут вовсе и нет. Три дня работали они, еду носили им сюда, к колодцу.

И все-таки нашли их, эти часы, маленькие, дамские, показывающие час сорок пять минут 18 сентября, когда они остановились в ночь убийства.

И вновь вместе с ними часами была добыта неопровержимая истина.

А в обвинительном заключении, написанном Костоевым, мы прочтем по этому поводу всего несколько строк: в целях проверки показаний обвиняемого в колодце искали и нашли часы такой-то марки, с таким-то номером на корпусе, опознанные тогда-то родственниками погибшей такими-то; а календарь на часах показывал 18 сентября час сорок пять минут. Вот и все.

С сапогами убитой тоже пришлось повозиться. Стороженко показал, что спрятал их на свалке, засунув в пустой автомобильный баллон. Огромная городская свалка! — пришлось идти по ней целым фронтом, разгребая и разглядывая. Нашли и сапоги.

Преступнику казалось, он надежно распорядился вещами — что в реку, что на свалку, что в колодец. Ему и в голову не приходило, что найдутся профессионалы, которые все это разыщут.

Когда наблюдаешь работу таких следователей, невольно хочется еще раз вернуться к замечательному тезису «все они таковы». Да что общего между сотрудниками костоевской бригады и теми бесстыдниками, которые выбивают признание, запугивают свидетелей, фальсифицируют документы. Надо ли говорить, что при методах расследования, которыми пользовались Костоев и его товарищи, признание Стороженко само по себе значения не имело (оно важно и очень полезно, особенно в самом процессе расследования: признаваясь, преступник может раскрыть обстоятельства, неизвестные следствию, — но само по себе признание доказательством быть не может), если бы он на суде отказался от своих показаний, это ни в малейшей степени не поколебало бы систему доказательств, изложенную и обвинительном заключении.

Но постойте, а как же другая бригада, та самая, что вела дело молодого прокурора Николая Гончарова, арестованного по «сигналу» бдительного пенсионера. Она тоже не сидела сложа руки, эта бригада, работала вовсю. Но прежде несколько слов о самом Николае Гончарове.

Он молод, он «силен как лось», очень спортивен (разряды), выпускник Свердловского юридического института (в институте он, как и все студенты, был влюблен в профессора С. С. Алексеева). В своей прокурорской работе он не раз вступал в конфликт с местными властями, с коллегами из милиции и прокуратуры, предвидел: если что, с радостью ухватятся за любой предлог, и, когда почувствовал за собою слежку и тем более когда его вызвали на допрос, тотчас понял, откуда ветер дует. Но того, что произойдет дальше, он предвидеть не мог, просто не знал, что подобное может с ним произойти.