За окошком, забранным толстой решеткой, синеет небо и светит солнце. Только что из камеры вышел священник, оказавшийся не у дел, потому что заключенный, увы, атеист. Заскрежетала открываемая тюремная дверь. Пришли. За мной. В последний раз отсчитаю четыреста восемьдесят две ступеньки по лестнице. Никто ничего не говорит. Но я — то знаю, что это не на прогулку. Безликие лица. Просто какие-то люди. Да и не люди вовсе. Материальное обеспечение, выполняющее мою волю. Люди там, снаружи. Ждут, пока приведут преступника. Ну что ж, я иду. Считаю ступеньки. Обычно я спотыкался на сто двадцать третьей. Сегодня не споткнулся. Сегодня все не так. Тихо в других камерах. Никто не кричит, не ругается, политические не поют “Интернационал”. Не бегают серые, как мыши, охранники. Неужели все это из-за меня. И снаружи тихо. Не слышно гудков паровозов. И не слышно выстрелов Наверное, все выстрелы приготовили для меня… Со скрипом открывают дверь во двор. И я выхожу. Пока прячу лицо. Вот они стоят. Все как один. В руках автоматы. Справа безликий офицер. Материальное обеспечение… Зачитает приговор и даст команду. Ага, вот оно Узнали. У Клода затряслись руки. Вика закрыла глаза. А у той, кажется, ее зовут, Ирена, появились слезы. Игорь опустил ствол автомата… Так-то, ребята. Вы думали, что придется расстреливать анонимного преступника, врага нации. А тут ваш приятель, друг ваших друзей, и вы абсолютно точно знаете, что он ни в чем не виноват Это просто делается. Донос… Можно даже под подписи. И если хоть что-то было… А “что-то” бывает всегда. Рассказывал анекдоты про любовные похождения вдовствующей королевы. К примеру. Или еще что-нибудь. И вот ведут к стене. И вам предстоит брать на мушку друга. И спустить курок. А если не сделаете, станете у той же стены. Но не рядом с ним. Каждый в отдельности. В ОТДЕЛЬНОСТИ. И вы это знаете… Безликий читает приговор “Враг нации… приговаривается к смертной казни через расстрел… просьба о помиловании отклонена… Товсь!” Мне жаль вас, ребята Потому что после этой игры детство у вас кончится. Потому что через час вы будете ненавидеть друг друга. По-настоящему. В жизни, а не в игре. И больше вы не будете встречаться. Потому что тяжело встречаться с человеком, который был свидетелем твоей трусости. Хоть и сам он трус. И нет больше ваших лиц. Есть только черные зрачки автоматов, наведенные на меня. “Пли” — кричит материальное обеспечение… Надо собраться. Чтобы пули срикошетировали вверх, а не в стороны. Еще покалечу кого-нибудь… Но что это? Что это?! Выстрелов нет. “Пли!” — беснуется безликий, — “Расстреляю!” А автоматы дрожат. Стволы задираются вверх. Прямо под детские подбородки. Сейчас будут выстрелы. Спаси тебя господь. Калинов, после этих выстрелов!
— Стоп! — заорал Калинов басом. — Стоп!!!
И все исчезло. Перед глазами снова луг, догорающий костер, солнце, на горизонте далекий лес.
Калинов опустился на траву — так дрожали колени.
Все остальные стояли. Неподвижными глазами смотрели в пространство. Молчали. Не знали, куда деть руки. Кто-то громко всхлипнул.
Калинов уставился в землю. Ему было нестерпимо стыдно.
— Да-а, — сказал Игорь Крылов дрожащим голосом. — Хотел бы я знать, чей это был интерес…
— И я, — сказал Клод. — Я бы ему выписал напоследок. От всей души…
— Я знаю, — выкрикнул знакомый голос.
Калинов поднял голову. Между ними и остальными стояла Джина. Лицо ее кривилось от боли.
— Ты!.. — говорила она. — Ты!.. Я ненавижу тебя!.. Пр-рово-катор!
Она заплакала. Громко, по-детски, взахлеб.
— Ненавижу! — выкрикнула она сквозь рыдания. — Ненавижу!
Калинов встал. Он явственно чувствовал, что между ним и остальными пролегла невидимая стена. Непреодолимая. Пока…
— Простите меня, ребята, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Я должен был это сделать…
Они молчали. Никто на него не смотрел. Как будто его здесь не было. Никогда.
— Жизнь — это не детские игры, — говорил он. — Жизнь часто бьет по физиономии… И отнюдь не букетом цветов.
— Зачем? — растерянно спросил Клод — Зачем все это?.. Вы думаете, мы не понимаем?
— Уходи! — сказала Джина. — Уходи!.. У тебя душа старика! Калинов пожал плечами.
Все-таки они молодцы, думал он. И ни в коем случае нельзя их бросать на произвол судьбы. Но разговаривать с ними надо на их языке. А для этого нужно опуститься до одного уровня с ними… Или подняться — не знаю, что уж будет правильнее. И я это сделаю.
Они молчали и смотрели на него. Только Джина не смотрела. Они закрыли ее от него стеной своих тел, и он слышал только ее плач. Они смотрели на него и молчали, и он понял, что его изгоняют. Как вчера Вампира. Потому что обманулись. Потому что он не оправдал доверия. И он не удивился, когда вокруг помимо его желания стал сгущаться серый туман.
Вика ласково гладила по голове плачущую Джину.
— Не плачь, — приговаривала она, — не плачь… Мы выгнали его.
— Я люблю его. — Слова прорывались сквозь рыдания. Падали, как крупные капли грозового дождя. — Люблю его!
— И правильно, — приговаривала Вика. — И люби! Он еще не закостенел. Из него вполне можно слепить человека. Так что люби на здоровье!