Охота на Эльфа

Надписи в Берлине преимущественно немецкие, хотя и русские тоже попадаются в исторически значимых местах. Но главное, соотечественников наших развелось там изрядно, и это необычайно кстати, когда ты по-немецки — ни бум-бум. Кулаков, правда, уверял, что для нас знание языка будет несущественным. А курды и вовсе о таких мелочах не задумывались. С нами собирались общаться только те, кто хорошо говорил по-русски.

В особых случаях переводчиком обещал выступать Эльф, но мы же не вместе жили. Семецкий, разумеется, поселился в престижном районе Шарлоттенбург, выбрал для себя самый роскошный «Бристоль отель Кемпинский» и в нем одноместный люкс. Впрочем, в этом пижонском заведении, говорят, все номера — люкс. Ну а мы — скромненько так — обосновались в криминально-трущобном Кройцберге, у девушки Моники в большой квартире на седьмом этаже углового дома. Входная дверь была с тихой зеленой Лёшнердамм, а окна выходили на широкую и красивую Ораниенштрассе. Обшарпанный снаружи, дом оказался чистеньким внутри, подъезд запирался на ключ, лифт отсутствовал, что было немножко дико для нашего времени, а вот в квартире царил бардак чисто российский: книги, тряпки, диски, залежи посуды, чистой и не очень, разобранная постель и наконец — последний штрих — новогодняя, то бишь рождественская елка на пианино. Посреди лета. Что ж, такая обстановка даже привычнее.

Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И ещё примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице — такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!

А ребята, кстати, как услышали её имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли её фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая — Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали её только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» — добавила она свое любимое русское словечко.

«Во проблемка-то!» — подумал я.

Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все — лица кавказской национальности. И это ещё не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.

Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании — поддерживала басков, в Югославии — албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер её мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.

На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать — тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после — идти чуть помедленнее.

— В чем дело? — спросил я прямо.

— Да у меня одна нога деревянная, — ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.

— На войне? — счел возможным уточнить я.

— Нет, — сказала она честно, вызывая ещё большее уважение. — В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.

Потом улыбнулась и добавила:

— А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама — ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.