Охота на Гитлера

А главное, что я не люблю в швейцарцах – это их сытую, жирную, тупую жизнь. Домик в Альпах, десяток коров на лугу, пасека с пчелками, пяток свиней в сарайчике – вот она, швейцарская идиллия? Эти мирные пейзане, реднеки, деревенщины – они в любой стране опора, надежный тыл передового отряда интеллигенции и бюрократии. Но какие же они тупые, косные, ограниченные животные! Утром жрать, вечером срать, читать газеты, сидеть на жопе ровно и ни хрена в этой жизни не нужно. А потом, в восемьдесят лет, под плач близких, лечь в родную землю и унавозить ее собою, чтобы новый урожай взошел еще лучше, еще гуще посевы, еще выше пшеница и рожь, стремитесь вверх, злаковые, колоситесь, наливайтесь, набухайте яблоки, зрей виноград, раздавайся вширь капуста, пусть распучит репу и арбуз, пусть будут размером с корову, с машину, с дом! Больше, больше, больше жратвы, мы все сожрем и переработаем! Нам все по плечу! Бессмысленное, бездуховное, бесполезное существование, тупой перевод материальных благ в дерьмо!

Я ненавижу такую жизнь! Жизнь – это страдания и подвиг, это героизм, свершение гор, переворачивание камней, ненависть, страсть, предательства и месть. А гнилое швейцарское болотце либерализма – это смерть мира и смерть цивилизации. Человек тонет в такой трясине, наша цель, как национал-социалистов – выдернуть человека из темного омута, дать ему снова смысл и веру, завернуть его и направить творить подвиги.

Швейцария встретила Шнайдера холодно. И дело было даже не в мерзком моросящем дожде и не в подозрительных пограничниках, перещупавших каждый носок в чемодане Шнайдера, и даже не в сонном консьерже в гостинице, а более всего – в заледенелом гостиничном номере размером с клетку для попугая и с запахом плесени по углам. А уж когда после тяжелой ночи Шнайдер утром пришел на конспиративную квартиру, и там его обхамил резидент Советского Союза в Цюрихе – тут уж его настроение совсем упало, и захотелось ему вернуться в любимую родную Германию, прийти домой, переодеться в пижаму и сесть в кресле под плюшевым пледом с бутылочкой коньяка и книжкой Эдгара По.

Во-первых, резидент был гномом, во-вторых – гномом ядовитым, плюющимся слюной и бранными словами.

– Што вы приехали? – спросил он нагло, едва Шнайдер переступил его порог. – Ездят и ездят все время, словно вам тут медом намазано! Никакой жизни не оставляете, а у меня, между прочим еще работа! И еще домашние дела! Вы же за меня посуду не станете мыть?

Шнайдер угрюмо посмотрел на него, но ничего не ответил.

– Что вам тут вообще надо? – спросил гном. И так уже все понятно с вашей Германией. Што, думаете, у вас там в Берлине сейчас самое важное задание? Самое главное – здесь! – он поднял указательный палец, показывая всю важность ситуации в Швейцарии. – Деньги со всего мира текут сюда, а как вам известно, кто управляет деньгами – тот управляет миром.

– Неизвестно, – сказал Шнайдер.

– Ну так знайте! – оборвал его гном. – Ладно, заходите, все равно вас отсюда не выкинешь, – гном смерил мускулистого Шнайдера завистливым взглядом и добавил, – а жаль, было бы очень хорошо спустить вас с лестницы, чтобы не надоедали.

Прихожая гнома была тесной, как сундук, и полной хлама, как сорочье гнездо. Грязно-зеленые обои кое-где уже оборвались, обнажив серый бетон; старый коричневый линолеум, казалось, разъезжался под ногами. Шнайдер повесил свое пальто поверх какой-то линялой сиреневой кофты и вошел в комнату.