Охота на Гитлера

– Что? Ах, да, – грустная улыбка появилась на лице Гитлера. – Да, прекрасная шутка, мой друг. Действительно, как может вегетарианец любить кости? Как? – спросил он, вставая с кресла. – Эти старые безмозглые кости! – он обвиняюще ткнул указательным пальцем в дверь, за которой скрылся генерал-фельдмаршал Клейст. – Эти никчемные, бесполезные, идиотские животные, которые душат на корню все мои инициативы. Кто придумал танковую войну?! – воскликнул Гитлер.

– Вы, фюрер.

– Кто говорил о решающей роли авиации в блицкриге?! – крикнул он еще громче.

– Вы, фюрер.

– Кто придумал супероружие, способное сокрушить орды большевистских варваров?! Кто?! Кто?!

– Вы, фюрер.

– Вот! – Гитлер патетически воздел руки к потолку, – вот! Вот что надо было делать! А что вместо этого? Что сделали эти военные?! Что я имею в благодарность от них? Проиграны Москва, Сталинград, Курск, Нормандия. Как можно быть такими упертыми в своих заблуждениях? Век изменился, а эти дебилы все еще играются в средневековье. Они мечтают о кавалеристских атаках, бредят штыковыми боями, тренируются в фехтовании и рукопашном бою.

Фюрер вдруг вскочил, глаза его горели.

– Я положу всю эту сволочь из пулемета!– закричал он, оживленно жестикулируя, – Сброшу на них парочку бомб! И ударю несколько раз из зенитки!

– Правильно! – воскликнул Борман, вскакивая.

– Отправить на передовую с фаустпатроном в зубах! – крикнул Гитлер. – Бросить под танки со связкой гранат! Вот что надо сделать с этой штабной сволочью!

Гитлер снова рухнул в кресло.

– Я должен был сделать это в самом начале войны, – сказал он грустно, а сейчас уже поздно, понимаете, Борман? Слишком поздно.

Борман сел напротив Гитлера и преданно заглянул ему в глаза:

– Еще не поздно, мой фюрер, – сказал он мягко. – Мы еще можем это сделать. У нас есть масса преданных людей, которые выиграют вам войну.

– Эти мерзавцы в погонах делают вид, что поддерживают меня, – продолжал Гитлер, не слушая его. – А на самом деле только и бредят поражением и пленом, как эта гнида Паулюс². Сейчас сидит, небось, в теплой избе где-нибудь в Сибири, а мы, патриоты Германии, должны нести наш тяжкий крест здесь, в этой мрачной канцелярии или в бункере, не видя солнца, как какие-нибудь крысы. И видеть только серое и черное, и портить себе глаза гнусным желтым светом лампочек. И все что я вижу – это серый бетон, серые мундиры и серую бумагу. Унесите документы, Борман, хватит на сегодня.

– Слушаюсь, мой фюрер.

– Ах, да, помните, пять лет назад в "Народном обозревателе" была статья о голландских сортах пшеницы? Я сейчас подумал, что стоит попробовать и у нас. Распорядитесь, чтобы посмотрели.

– Так точно.

– Идите.

Борман с Зельцем вышли в коридор.

– Что за память! – удивленно вздохнул Борман. – Помнит все до последней строчки из газет, которые он прочел пять лет назад! Удивительный человек!

«Ну и придурки», – подумал Зельц.

–

После напряженного рабочего дня лейтенант Зельц забежал в цветочный магазин, купил три алые розы, и в компании букета направил свои стопы (а вернее, свои форменные ботинки) к дому Кэт.

– Красный цвет – цвет страсти, – крикнула цветочница ему вслед. – Будьте осторожны!

И вот герой-любовник жмет на кнопку звонка радистки, трепеща и замирая от радости и волнения, в надежде увидеться с Кэт наедине.

– Я, кажется, не ждала никого сегодня, – сказала Кэт, открывая дверь.

– Извини, – ответил Зельц. – Я тут подумал, что в прошлый раз как-то нехорошо получилось, хотелось попросить прощения.

– Ладно, заходи, – кивнула Кэт.

Как и надеялся Зельц, Шнайдера в квартире не было. Зельц разулся и в носках прошел в комнату.

– Присаживайся, – Кэт показала на стул. – Красивые розы. Дорогие, небось?

– Да ладно, – застеснялся Зельц.

Кэт вынула из стакана с водой увядшие фиалки и попробовала поставить туда розы, но они были слишком длинными и все время падали.

– Ваза нужна, – сказала Кэт. – А вазы нет. Что же ты вазу-то не догадался купить?

– Так я не знал, – промямлил Зельц.

– Ладно, что-нибудь придумаю. Пусть пока в кастрюле полежат. Так что ты хотел? – спросила Кэт, садясь напротив него.

Для Зельца эта фраза означала следующее: "Я знаю, что ты хочешь со мной переспать, но тебе не светит".

"А, собственно, почему? – подумал Зельц. – Что я, хуже Шнайдера, что ли?"

– Я бы хотел извиниться, – произнес он, – за то что я вспылил в прошлый раз. Это было очень некультурно с моей стороны, так обращаться к девушке, поэтому я бы хотел, чтобы ты меня простила.

– А была бы я не девушка, значит, можно было бы? – спросила Кэт.

– Слушай, ты же первая меня начала оскорблять! – возмутился Зельц. – Я еще ничего не сказал тебе, а ты уже как только меня не обозвала: и трусом, и крысой.

– Я не поняла – ты извиниться пришел или снова выяснять отношения?

Зельц недовольно посмотрел на нее, не зная, продолжать ли с ней спорить или сдаться.

– Извиниться, – сказал он наконец. – Извини меня, пожалуйста.

– Прекрасно. Извинения принимаются. Можешь в следующий раз приходить без роз, я разрешаю.

– Я их не поэтому принес, – пробормотал Зельц.