Охота на ясновидца

— Именно ее я и взяла, те, что были отравлены слегка отливали синевой. А зеленые оливки, устрицы и прочая пестрота к ломтику дыни и пластине севрюги никак не идут. Как бижутерия на балу. Только чистые прозрачные камни — бриллианты.

— Но там была масса всяческой белизны! Салат из креветок, крабы, а анчоусы? помнишь! ты хотела подцепить анчоус?

— У креветок белизна какая-то теплая, а крабы отливают красным. Анчоус я тоже помню. Да, ты прав, я чуть не изменила контрастным тонам. Но эти мертвые рыбки. Или миноги, а устрицы — все это дохлое, приконченное к столу. А мне не хотелось видеть на тарелке ничего убитого. Хотелось чего-то геометрического, нейтрального. Всю ночь я ходила в трико Арлекина и хотелось такого арлекинского ужина: чтобы ромбики, кружочки, шарики, как у меня на носу. Я и выкладывала все клоунской рожицей: маслины — это глаза, слива — нос, полоска севрюги — набеленый гримом белый лоб клоуна. Мне было грустно. Три года я была клоунессой. И вдруг превратилась в твою богатую свинку… мои друзья остались в Праге. Я забыла публику. В общем, я больше играла тогда, чем закусывала. И шампиньонник взяла лишь потому, что он похож на шарик из жвачки, какой клоун выдувает из губ для смеха.

— Это не объяснение. Ты была в абсолютной ловушке! А конфеты? Как из огромной шикарной коробки шоколадных трюфелей, где было сто конфет. Сто, Элиза, сто! И все отравлены, кроме одной единственной конфеты. Как выбрать именно ее? Третью слева. В среднем ряду.

— Наверное, ты всунул ее неаккуратно. Вместе с Гримсби, чтоб он горел в аду! Ты нашпиговал все сто конфет. Так?

— Да. Так

— Затем одну вынул. В незаметном на твой взгляд местечке и взял трюфель из другой коробки. Так? И поставил ее на свободное место. Правильно?

— Да. Но это была точно такая же конфета. Из такой же коробки.

— Но ты нервничал. Ты поставил на карту мою жизнь. И еще не знал — будешь ли кричать в последний момент: Элиза, берегись!

— Перестань…

— А нервничая, ты посадил конфету не до конца, она чуть-чуть торчала из ряда. В белой бумажной розочке. То есть из самой незаметной, она превратилась в единственную, которую зацепил глаз: ага! эта конфетка высунулась, ее будет поудобнее взять. Она сама просится в рот. Хорошая конфетка! Иди ко мне! Меня разбирал нервный смех.

— Ты забыл, что я эту конфетку разделила пополам, Марс? И половинку впихнула тебе в рот. Мы сыграем в ящик только вместе!

Но Марсу было не до смеха. Он хотел научиться тому же, что и я — обходить смертельные ловушки. В его опасной жизни, это было бы шансом уйти от гибели.

— Такое везение ненормально, Элиза! Пойми, меня это пугает. А твои ответы — сплошная поэзия. Я подбирала цвета! Я искала контрасты! Хотела белого цвета… черные перчатки к атласному платью! Но на столе было до чертиков этого белого цвета — та же осетрина, или фаршированное икрой яйцо. Снаружи оно абсолютно белое. И круглое. Клоунское. У тебя было два сменных шарика в ту ночь. Один красный, другой белый… не знаю. Ничего не понимаю — он перевел дыхание:

— Ты бестия удачи, Элиза. Великая сука фарта! — и он поцеловал мои руки.

Он чувствовал, что я не договариваю и правильно чувствовал.