Охота на императора

Вера Засулич быстро вынула револьвер и нажала курок. Осечка! Опять нажала – выстрел! Раздались крики. Трепов упал, раненный в бедро.

Она бросила револьвер. Так задумала заранее, чтобы в суматохе он случайно не выстрелил. На нее набросилась охранники, схватили с двух сторон.

– Где револьвер?

– Бросила на пол.

– Револьвер! Револьвер отдайте! – Продолжали кричать, дергая ее в разные стороны.

«Передо мной, – вспоминала она, – очутилось существо (Курнеев, как я потом узнала): глаза совершенно круглые, из широко раскрытого рта раздается не крик, а рычанье, и две огромные руки со скрюченными пальцами направляются мне прямо в глаза. Я их зажмурила изо всех сил, и он ободрал мне только щеку. Посыпались удары, – меня повалили и продолжали бить.

Все шло так, как я ожидала, излишним было только покушение на мои глаза, но теперь я лежала лицом вниз, и они были в безопасности. Но что было совершенно неожиданно, так это то, что я не чувствовала ни малейшей боли; чувствовала удары, а боли не было. Я почувствовала боль только ночью, когда меня заперли наконец в карцер.

– Вы убьете ее?

– Уже убили, кажется.

– Так нельзя; оставьте, оставьте, нужно же произвести следствие!

Около меня началась борьба: кого-то отталкивали, – должно быть, Курнеева.

Мне помогли встать и усадили на стул…

Комната, в которую меня перевели, была большая… В комнате в этот момент было мало народу, – из свиты градоначальника, кажется, никого.

– Придется вас обыскать, – обратился ко мне господин каким-то нерешительным тоном, несмотря на полицейский мундир, – какой-то он был неподходящий к этому месту и времени: руки дрожат, голос тихий и ничего враждебного.

– Для этого надо позвать женщину, – возразила я.

– Да где же тут женщина?

– Неужели не найдете? – И сейчас же придумала. – При всех частях есть казенная акушерка, вот за ней и пошлите, – посоветовала я.

– Пока-то ее найдут, а ведь при вас может быть оружие! Сохрани господи, что-нибудь случится…

– Ничего больше не случится; уж лучше вы свяжите меня, если так боитесь.

– Да я не за себя боюсь, в меня вы не станете палить. А верно, что расстроили вы меня. Болен я был, недавно с постели встал. Чем же связать-то?

Я внутренне даже усмехнулась: «Вот я же его еще учить должна!»

– Если нет веревки, можно и полотенцем связать.

Тут же в комнате он отпер ящик в столе и вынул чистое полотенце, но вязать не торопился.

– За что вы его? – спросил он как-то робко.

– За Боголюбова.

– Ага! – в тоне слышалось, что именно этого он и ожидал.

…В глубине комнаты появились солдаты, городовые. Мой странный (для данного места и времени) собеседник куда-то исчез, и я его больше не видела. Но стянули мне за спиной локти его полотенцем. Распоряжался какой-то шумный, размашистый офицер. Он подозвал двух солдат со штыками на ружьях, поставил их за моей спиною и велел держать за руки… Уходя, предостерег солдат:

– Вы берегитесь, а то ведь она и ножом пырнуть может!

…На несколько минут нас оставили в стороне, и солдаты начали перешептываться.

– Ведь скажет тоже: связана девка, два солдата держат, а он: «Берегись – пырнет».

– И где это ты стрелять выучилась? – шепнул он потом над самым моим ухом.

В этом «ты» не было ничего враждебного, так – по-мужицки.

– Уж выучилась! Не велика наука, – ответила я так же тихо.

– Училась, да недоучилась, – сказал другой солдат. – Плохо попала-то!

– Не скажи, – горячо возразил первый, – слыхать, очень хорошо попала, будет ли еще жив».

Трепов остался жив. Пулю из его тела вынуть не удалось. (Позже Салтыков-Щедрин, живший с ним в одном доме, говорил шутя, что при встрече с Треповым опасается, что тот ненароком в него выстрелит.)

Большинство горожан относилось к нему неприязненно. Он позволял себе самоуправство в делах города и был нечист на руку. Согласно воспоминаниям А.Ф. Кони, который тогда был председателем Петербургского окружного суда, «сочувствия к потерпевшему не было, и даже его седины не вызывали особого сожаления к страданиям». Появились анонимные стихи:

Грянул выстрел-отомститель,
Опустился божий бич,
И упал градоправитель,
Как подстреленная дичь.

Впрочем, хотя Трепов порой и порол дичь, последующие градоначальники Петербурга были, в общем, хуже него. Он по крайней мере неплохо справлялся с делами.

Навестив раненого Трепова, Кони, уходя, увидел медленно поднимающегося по лестнице Александра II, который тяжело дышал и останавливался почти на каждой ступеньке. «Рассказывали, – писал Кони, – что Трепов, страдавший от раны, исход которой еще не был вполне выяснен и мог грозить смертью, продолжал все-таки «гнуть свою линию».