Охота на императора

Вернувшись на следующий год в Петербург, Софья Перовская посвятила себя революционной пропаганде среди рабочих. В дневнике записала требования к достойному уважения человеку: «а) закваска самостоятельности, б) известная степень способности развиваться, в) способность вдумываться как в себя, так и в окружающих… г) известного рода честность или искренность, д) преданность известной идее». По ее словам: «Наибольшее счастье человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться, и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности».

Арестовали Перовскую 5 января 1874 года. Полгода провела она в тюрьме и была взята на поруки отцом с разрешения начальника III отделения П.А. Шувалова, с которым он был знаком с давних пор. Софья уехала в крымское имение своей семьи. Поправив здоровье, отправилась в Тверскую губернию работать в больнице. Она не могла подвести отца, и поэтому оставила на время революционную деятельность.

Вернувшись в Крым, закончила Симферопольские женские курсы и собиралась работать в Красном Кресте (тогда шла война с Турцией), ухаживая за больными и ранеными. Ее вызвали на «процесс 193-х» как обвиняемую, оправдали, но в административном порядке выслали в город Повенец Олонецкой губернии. По дороге она сбежала и с этого времени перешла на нелегальное положение.

Став членом «Земли и воли», она поехала в Харьков, надеясь организовать побег Ипполита Мышкина, находившегося в тюрьме. Это не удалось из-за недостатка сил и средств. Она вернулась в Петербург, и после раскола «Земли и воли» примкнула к народовольцам, войдя в Исполнительный комитет. Для Перовской революционный террор был прежде всего ответом на террор государственный, местью за смерть и мучения товарищей.

Она была активной участницей убийства Александра II. Когда Желябов, находясь в тюрьме, признал себя организатором этой акции, Перовская пришла в отчаяние. Несмотря на нависшую над ней опасность, она находилась в Петербурге, обдумывая планы освобождения Желябова и убийства нового царя. Конечно же, ни то ни другое осуществить было невозможно. А по городу разъезжали и ходили те, кто мог ее узнать, согласившись сотрудничать с полицией. Ее опознала торговка, проезжавшая в сопровождении околоточного надзирателя по Невскому проспекту…

На суде Перовская держалась спокойно. Лишь однажды не выдержала, когда прокурор Муравьев заклеймил революционеров: «Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодежи». И воскликнул, что им «не может быть места среди Божьего мира!»

Перовская возразила: «Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».

Увы, так уж повелось с давних пор, что слишком часто радетелями веры и борцами за нравственность выступают те, кто не верит в высшие духовные ценности и ведут лицемерную нечистую жизнь, радея за личные блага…

В письме матери из тюрьмы 22 марта Софья подвела итог своего жизненного пути: «Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения, поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне».

На скамье подсудимых она была вместе с Андреем Желябовым. С ним она подружилась в 1880 году и вскоре полюбила его всем сердцем. Это была ее первая и единственная любовь. Они были счастливы и умерли в одно и то же время. Но в отличие от любовных романов с подобным финалом, молодые революционеры погибли на эшафоте 3 апреля 1881 года.

Михайлов Александр Дмитриевич (1855–1884), дворянин по происхождению, родился он в семье землемера в городе Путивле Курской губернии. О своем детстве вспоминал с любовью. По его словам, из тех лет осталось у него «только одно искреннее, чистое, хорошее». Ребенком он был горячо верующим, изливая в молитве все свои душевные тревоги и горести.

В юношеские годы «детское религиозное мировоззрение рухнуло, подкопанное пробуждающейся мыслью»; его сменила «любовь, поклонение красоте природы». В гимназии города Новгород-Северского черниговской губернии он впервые остро ощутил присущие многим «беспринципность, холодный эгоизм, грубость, бесчеловечность». По его признанию, лишь одно примиряло его с такой жизнью: «Ангельски чистый образ одной девочки, с которой даже не был знаком, с радостным и тихим чувством носил я в своей душе три года (от 12 до 15 лет) ‹…› Она была для меня идеальным образом, высшим духовным существом».