Охота на кавказских мужчин

Оганес Мпртиросян

Охота на кавказских мужчин

Кондуктором отправилась работать,

кормила в девяностые семью.

Все прошлое преобразилось в копоть

и громкую визжащую свинью.

Она предстала перед нами черной

и съела радость, счастье и восторг.

Ты мне купила порцию попкорна.

Саратов переделала в Нью—Йорк.

Невидимые вознесла высотки.

Пустила в головах людей метро.

Даешь на лимонад порой мне сотку.

А я беру прохладное ситро.

И знаю я, слова мои – не шутка,

хоть разум твой – наполненный трамвай.

Ты жаришь, мама, всей планете утку.

Всю землю превращаешь сердцем в май.

И к этому бежишь навстречу маю,

чтоб быть не старой и не умирать.

Усни, а я тебе под вечер почитаю

о прошлой твоей жизни книгу Мать.

* * *

Мы смотрим кинофильм с тобой Санса.

Едим арбуз и поглощаем кофе.

Над нами распростерты небеса.

Ты хмуришь удивительные брови.

Касаешься меня своей ногой.

Я вздрагиваю тихо поневоле,

вкушая мир, свободу и покой.

Не причиняй мне больше зла и боли.

Я буду сам тебя оберегать,

чтоб ты всегда светила и блистала.

Под нами заскрипит моя кровать.

Для счастия нам очень надо мало.

Нужны цветы из времени того,

кто на кресте взлетел отсюда в небо.

С тех пор ничто на свете не мертво.

Нужны ладони, дети, ломтик хлеба.

Немного денег, книги, имена

пророков и поэтов из Корана.

Еще одна навек ты мне нужна.

Мое ты сердце и на оном – рана.

Тебя люблю с рождения себя.

Но осознал я это слишком поздно,

за те года сильней тебя любя.

Смотри – какие высыпали звезды.

Они господ меняют на раба

и продают Японию японцам.

Ведь что есть звезды? Пьяная толпа,

пинающая ночью наше солнце.

* * *

О философский факультет —

учеба, выпивка и сила.

Не говори, нас больше нет —

мы все восстали из могилы.

Пришли на лекции опять

Яурова и Мушенкова,

чтоб не работать и не спать.

В тетрадь записываем слово.

Смеемся шуточкам своим.

Кравцов, Зиновьева и Лыков

перегоняют в пламя дым.

На лавочках полны мы криков.

Разборок, пива и того,

чего сейчас не вспомнить даже.

Любви и счастья торжество

на даче, дома – дальше, дальше.

Во все забытые места,

где больше нет нас в этом мире,

а все иное – высота.

Терентьев, Кузина и Спирин.

Куда ушли вы от меня?

Медведев, Вырская и Мальцев.

Пишу фамилии, храня

их в памяти, в груди и в пальцах.

Я помню вас, мои друзья,

мои исчезнувшие тени.

Иначе жить совсем нельзя.

Мы все сидели на ступенях.

Курили, пили, ели мед

из нашей молодости сладкой.

Всё было так – наоборот.

Страница ты или закладка?

Другого выбора здесь нет.

И мы – атланты и титаны.

О философский факультет —

плывущий к айсбергу Титаник.

* * *

Жемчужина Эчмиадзина

идет по кругу час и год.

Мы пьем старательные вина.

Никто в квартирах нас не ждет.

Нигде нет места нам и прочим.

Гитара звонкая бренчит.

Мы до безумия охочи

купить веселый динамит.

Взорвать его на полустанке

сознания или души.

Мелодия – она как танки.

Мы все пьяны и хороши.

Глотает пиво с ромом Котов.

Он отдыхает хорошо.

Цветков расслабился с охотой,

желая радостей еще.

А Комаров играет польку,

чтоб Ражева изнемогла

и окунулась голой в Волгу.

В моих глазницах два стекла.

Они показывают небо

без остановок и причин.

Я ем салями вместо хлеба.

Я в этом космосе один.

Мне расчудесно быть собою.

Мне сигарет осталось пять.

Кнутом стихи под стать ковбою

готов на стаде я писать.

* * *

Израиль на конце всего земного.

Мне хочется немного Палестины

добавить и затарить в свое слово.

Я висну на вангоговской картине.

Гляжу на проходящих сквозь и мимо

бесстыжими и черными глазами.

Пускаю сигаретой струйку дыма.

Пишу стихи отцу, сестре и маме.

Вношу их в лист печоринской бумаги

и всаживаю текст, подобный пуле.

Над нами гуттаперчевые флаги.

Мне сорок лет ударило в июле.

Я стал железым, сильным и нагорным.

Я одолел в себе и вне дракона.

Включил на телефоне ночью порно.

Уснул, трагикомично и влюбленно.

Проснулся хорошо и втихомолку,

в огонь полено с Буратино бросив,

и понял: Сталин – это кофемолка,

в которой кофе молется Иосиф.

* * *

Саратов – это книга Лев Толстой,

написанная горем и бедою.

Ее читал мужчина холостой.

Он был сплошной сияющей звездою.

Ему платили деньги города.

Мужчина этот развлекался ночью

всегда, все время или иногда.

И рвал свой ум огеопасный в клочья.

Глотал томатный вместе с водкой сок

и морщился и плакал с непривычки.

Автобус и троллейбус – коробок,

в котором пассажиры едут – спички.

* * *

Я в библиотеке наблюдаю

книжные полеты.

Пушкин – лебедей и уток стая.

Чехов – вертолеты.

Самолеты в поднебесье – Тютчев.

Я курю газету,

где слова о перестройке, путче.

Это сигарета.

В воздух поднимает дым цитаты

из Анакреона.

Вот азербайджанцы или таты

покидают лоно.

Из вагин выходят на вокзалы

и аэродромы.

На базаре дыни, тыквы, сало.

Я сегодня дома.

Возлежу спокойно на диване

и читаю Блока.

Кофе прохлаждается в стакане.

Мне не одиноко.

Слева от меня шагают гири,

словно в Левом марше.

Первый телевизор в этом мире

назывался Гаршин.

* * *

Ты моя любимая голубушка.

В церковь ты вошла со мной в платке

и прочла Исаакяна Ивушку.

Мы вдвоем пошли рука в руке.

Сели одинокими на лавочку.

Поиграли малость в дурака

и умяли сахарные палочки.

Я поцеловал тебя слегка.

Угостил собою и мороженым.

Ты на платье порыдала им,

хороша, тактична и ухожена.

Я тебе прочел новеллу Крым.

А потом приехала полиция

и произвела колокола.