Охота на компрачикоса

Слева ярко блеснули фары — это от ресторана, неслышно в треске дров и музыке кассетника, медленно покачиваясь на неровностях дороги, неторопливо покатили две машины. В основном свет их фар, и почему-то этот стандарт привлек рассеянное внимание Алексея, и он, оставив в тепле костра улыбку, посмотрел на всполохи белого света между стволов акаций. Он видел две эти "Волги" у ресторана, а Александр, уже знакомый с несколькими местными достопримечательностями, объяснил ему, что: "тридцать первая" — хозяйская", указав при этом на толстенького хачика с недобрыми и быстрыми глазенками. Но сейчас он смотрит на вторую машину, а свет сиротского фонаря осветил фигуру водителя — и Алексей прищурил глаза…

Как будто он узнал его, как будто знал. В короткое и неприятное мгновение случайной встречи взглядов Аслан подумал, или ему показалось, что глаза у парня чернее ночи. Это странно, он никогда его не видел, это абсолютно точно, но, кажется, что-то знакомое и одновременно точно неизвестное мелькнуло вспышкой пламени в его лице и тут же спряталось в ночи. Это просто совпадение, случайный взгляд случайного человека, возможно попавший в унисон случайной же мысли, выпитому и уже вымытому морской водой вину. Да еще усталость последних дней. Костер исчез, сломался в зеркале заднего вида, исчез и парень и его взгляд, неприятный, как неожиданный и подлый удар, но осталось ощущение, или предощущение возможности чего-то одного и невозможности другого.

Алексей отвел взгляд от проехавшего, угаданного между светом фар и габаритов автомобиля. У него прекрасное зрение, но щурить глаза — вредная привычка. Она срабатывает независимо от желания и как правило тогда, когда он не попадает в мишень, не получается важный выстрел. Он никак не избавится от этой раздражающей его привычки, верного признака нервов и досады на неудачу — но почему здесь и почему сейчас? Он не разглядел человека в кабине, да и не старался, и вновь вернулся к огню — дыхание жаркого пламени коснулось кожи. С той стороны мелькнул Денис, Степаныч важно пожал руку, Нина прицепила значок, улыбнувшись ему естественнее, чем остальным, и он заметил, что Лена заметила это. Чужая, она уже не из одной связки и не из сегодняшнего дня, "не друг и не враг, а так". А случайная заковырка случайно брошенного взгляда забылась, правда неизвестно — навсегда или надолго, запитая теплым вином из пластикового стаканчика.

* * *

10.

Мечта — семь дней, летом, на море. Июньское солнце немигающим глазом мертвого дьявола желтой топкой жарит вниз, без перерыва на облака ввинчиваясь в зенит. Рожденные где-то на границе тьмы, рассвета и вороватых бризов, облака без пощады уничтожаются им, и они, беззвучно умирая уже к завтраку, испаряются, как плевок кочегара на морковном чугуне печи. Вечно горящая бесконечность, желтая точка, плавящий глаз, полновластный хозяин всего под собой, даже моря, прогревая смолистые воды на метры вглубь и даря этим метрам жизнь и помыкая короткими тенями деревьев, солнечный глаз уже без удивления помогает понять загорающим сообществам на песке — почему негры черные. Чайки с равнодушной жестокостью лениво скользят в подымающихся потоках горячего воздуха, перекрикиваясь друг с другом дурными голосами. Мечта, но в прогретой зелени спутанных, как волосы непросыхающего алкаша водорослей прячутся мелкие ракушки, раскрыв свои острые створки.

Утро, и народ ленивым водоворотом уже потянулся в жерло огромной палатки — в столовку, нашпигованную, как украинская колбаса жиром, вымытыми в холодной воде алюминиевыми мисками и румяными поварихами. Алексей, кивнув знакомым лицам, с полотенцем в руке направился к длинному умывальнику — с пионерского лагеря известной системе. А вот и Лена, и Нина, и Людмила. Последняя, сбросив джинсовый скафандр, уже не так напоминает подростка, обнаруживая вполне женские формы, и именно они привлекают внимание сейчас, а стрижка — лишь дополнение, штрих выбранного на это лето стиля.

А Лена? Она и рядом с умывальником остается сама собой. Ее взгляд спокоен, а он почему-то и не вдруг устыдился своей неумытости и небритости.

— Доброе утро, — поздоровалась она.

"… — Скажи лучше, скажи, любишь ли ты меня?

— Я осведомлялась о твоих обстоятельствах, — продолжила Мисмис, и узнала, что твое имя Мурр, что ты не только сам живешь в изобилии и роскоши, у одного очень доброго господина, и пользуешься всякими благами, но вполне сможешь разделить их с нежной супругой. О, я очень, очень люблю тебя, милый Мурр!"

(Гофман. "Записки кота Мурра…")

— Доброе утро, — ответил ей Алексей. Его взгляд, соскользнув с острых граней ее глаз, зацепился за едва заметные ямочки на щеках. Свидетельство радости дню? А может насмешка? Или многозначность? Все может быть, а может и не быть.

— Поторопись, а то останешься без завтрака, — проговорила Людмила, любительница утренних каш и прозрачных построек.

— Он поторопится, — успокоила ее Лена.