Охота на Крысолова

У Алешина потемнело в глазах, он пошатываясь вышел из блиндажа и вскоре нашел сержанта Ефремова. Тот сидел в окопе, пытаясь свернуть единственной оставшейся рукой козью ногу. Алексей помог ему и протянул затем свою зажигалку прикурить.

— Как? Как она умерла? — хрипло спросил он, даже не назвав ее имени, так как сержант все и так понял без слов, как только увидел глаза Алешина.

— У нас автоматчики ихние прорвались. Она с пулемета сначала отстреливалась, потом уже с винтовки, когда патроны закончились, шибко меткая, очень много немцев положила. Они даже отступили сначала, но тут танки пошли на нас. Она значит собрала все гранаты, какие нашла, обвязала себя и под гусеницы. Взорвала один танк, а другой ушел. Очень храбрая эта Анастасия была. Я все видел, но помочь не мог ни чем, тоже ранен, как видишь, только ходить могу. Как только наши подошли, я организовал команду похоронную, собрали, что могли и похоронили там на поле, на пригорке. Крест мы ей поставили, так как для нас она все равно как святая, понимаешь? Все, кто здесь лежит, обязан ей жизнью. Да вот еще, сумка медицинская ее осталась с документами, мы сохранили, нужно родственникам ее передать, — и боец ушел и вскоре вернулся с медицинской сумкой, держа ее единственной оставшейся рукой. Он протянул Алешину хорошо знакомую ему вещь, с которой Настя еще пробиралась с ними по немецким тылам. Алешин взял сумку и встал, осматривая поле ржи среди которых словно капли крови проступали алые маки.

— А ты кто ей будешь? — спросил Ефремов, — вижу, как убиваешься.

— Сестра она моя.

— Ты только не ходи туда, к ее могилке, немцы сильно близко и вроде снайпер у них там даже есть.

— Ну значит судьба моя такая, передай моим людям, чтобы похоронили меня рядом с ней. Спасибо тебе за все! Прощай, отец!

И Алешин пошел в сторону свежей могилки, срывая по пути алые маки, вместе с колосьями уже поспевающей ржи.

Навстречу Гудериану с юга прорывалась 1-я танковая группа Клейста. В двух километрах от Лохвицы немцы захватили неповрежденный мост через Сулу. Завязалась ожесточенная схватка с русскими, затянувшаяся вплоть до прибытия передовых частей 3-й танковой дивизии. В ночь на 13 сентября солдатам было приказано замаскировать машины под стога сена, а снизу обложить снопами колосьев.

На возвышенности немецкий офицер изучал в бинокль неясно вырисовывавшиеся очертания Лохвицы — населенный пункт был виден как на ладони чуть справа внизу. Слева во всю ширину раскинулось большое ржаное поле. Заходившее солнце окрашивало его в нежно-золотистый цвет.

Рядом с офицером находился сейчас со своей снайперской винтовкой и лучший полковой снайпер — ефрейтор Хорст Мольке, который также изучал окрестности через оптику прицела своей винтовки.

— Что там Мольке? — спросил офицер, небрежно указывая рукой.

— Какой то русский, просто идет по полю с цветами, видимо к той могиле с крестом.

— Они видимо уже понимают в какую ловушку попали, и что им не вырваться. Не убивай его, Мольке! Пусть прочитает свою молитву и идет своей дорогой.

Офицер развернулся и неторопливо достал свой портсигар с орлом, который держал в лапах свастику. Он извлек сигарету и спичку, которая лежала здесь же, и закурил, бросая спичку.

— Может там похоронен его товарищ или командир, — задумчиво сказал офицер, затягиваясь и выпуская вверх струю дыма, — на этой проклятой войне, думаю, каждый наш солдат хотел бы знать, что его камрады поступят с ним таким же образом!

Алексей опустился перед крестом на колени и положил на небольшой холмик ярко-красные маки. Он заботливо погладил рукой теплую землю, словно прикасался к девушке.

— Прости, Василий, не сберег я твою Настеньку! И ты Настенька прости меня пожалуйста! Перед Богом клянусь тебе, что я выживу, вырвусь из окружения и потом вернусь и приду к тебе сюда на твою могилку. И здесь всегда будут самые красивые цветочки. Настенька, ты же так их любила!

Накрапывал сентябрьский дождик, и скоро видимо его капли уже текли по небритым пыльным щекам сурового бойца, оставляя на них серые полосы.

Алексей открыл медицинскую сумку, надеясь найти там что-то из личных вещей Насти, чтобы он мог сейчас повязать или прикрепить к кресту. Из сумки на землю выпала и раскрылась, шурша страницами, та самая тетрадь со стихами, которую Василий передал Насте при расставании. Небольшой ветер небрежно потрепал пожелтевшие зачитанные и залитые горючими девичьими слезами страницы и раскрыл их, словно выбрал свое любимое стихотворение.

Анастасия, девочка моя!

Моя бесценная Валькирия родная!

Я целовал тебя под трели соловья

В чертогах кем-то созданного рая.

Ты ангел мой, твой голос неземной

Звучал в душе так искренне, так нежно,

Что верил я, что станешь ты судьбой,

Моей единственной, как я любил безбрежно!

Но этот рай придуман не для нас,