Охота на льва

В Амье оперы не было. Все владыки считали этот вид искусства блудом и ересью, но Кембери не мог с этим согласиться, оперу он любил и не упускал возможности посещать премьеры, тем паче Императорский оперный театр славился масштабом и монументальностью постановок: в той же «Охотнице», например, на сцене появлялась точная копия государева охранного отряда – актеры массовки верхом на лошадях, со штандартами, при полном параде, – колоссальное зрелище! Хела тоже любила оперу – еще и потому, что могла показать на публике фамильные бриллианты; провожая свою даму до места в первом ряду, Кембери был просто ослеплен блеском драгоценных камней на высокой напудренной шее.

В этот раз «Охотница» в новой постановке собрала в зрительном зале лучших людей империи. Кембери заметил тут и финансистов, и интеллигенцию, и даже, к удивлению своему, военных. Этим-то что надо от искусства, язвительно думал посол, рассматривая ордена и эполеты, видно же, что на всех одна извилина, да и та – след от кивера. Тем не менее армейцы перелистывали программки, просматривали либретто и даже пытались его обсуждать: видимо, император решил внедрить культуру в армию, вот и приходится бедолагам рассуждать о том, чем сопрано отличается от собрана – мясной северной похлебки. Императорская ложа пока пустовала, Хела скользнула по ней взглядом, и по ее лицу пробежала тень. Это не укрылось от Кембери, и он с удовлетворением подумал, что находится на верном пути.

– Вы уже слушали «Охотницу», господин Кембери? – поинтересовалась Хела, с благородной небрежностью просматривая либретто.

– Разумеется, моя госпожа, – кивнул Кембери, – в старой постановке. Тогда еще партию Девы пела не Кривич, а Ляна Супесок.

Хела едва заметно усмехнулась.

– Супесок попала в театр исключительно по протекции, – проронила она. – Но если техника исполнения и голос оставляют желать лучшего, то не поможет даже фавор Артуро Железное Сердце.

– Вы абсолютно правы, сударыня, – кивнул Кембери, глумливо ухмыльнувшись про себя: ходили слухи, что личник императора склонен любить исключительно мужчин. Загорянин, что с него взять, – там такие причуды у каждого второго. Впрочем, Царь Небесный с ним, есть и более интересные дела. – Будем надеяться, что премьера нас не разочарует. Кривич изумительно хороша на сцене. А какой голос! Будто дух небесный поет славу Заступнику.

Хела посмотрела на него с уважением.

– Вы разбираетесь в опере, Вивид, для мужчины это редкость. Сейчас ведь сюда часто приходят не наслаждаться музыкой, а обсудить фигуру примы и посплетничать о новых любовницах тенора.

– Да, общий упадок нравов трудно не заметить, – согласился Кембери. – То ли было в прежние времена! Возвышенность и достоинство еще ценились… – Он вздохнул и взглянул в глаза своей спутницы. – Иной раз я очень тоскую по прошлому.

Хела хотела было ответить, но внезапно вздрогнула и посмотрела на императорскую ложу. Кембери проследил за ее взглядом и увидел Инну.

Ее словно выделял солнечный луч, широкий и ясный. Артуро и император, которые были с ней, казались тенями на заднем плане – скучными тенями, не имевшими никакого значения. Инна была бледна, словно после болезни, драгоценности и дорогое платье только оттеняли бескровность ее лица – тем не менее Кембери готов был поклясться, что прекраснее женщины он не встречал никогда. Инна казалась гостьей из иного мира, призраком или духом небесным: именно эта нездешность и поразила господина посла.

Продолжать глазеть было уже невежливо; Кембери усилием воли взял себя в руки, напомнив, что все это только работа, и обратился к своей спутнице:

– Моя госпожа, вы бледны. Все ли в порядке?

Хела смотрела на государеву ложу с такой лютой злобой, что Кембери едва не издал радостный возглас: вербовать знатную даму можно было хоть сейчас. Однако Хела совладала с собой и ответила:

– Не волнуйтесь, мой друг. Это всего лишь легкое головокружение, не о чем беспокоиться.

Кембери улыбнулся, взял Хелу за руку и предложил:

– Тогда давайте наслаждаться оперой.

Премьера же была действительно потрясающей – будоражила воображение и волновала чувства. Режиссеры не пожалели ярких красок; Кембери искренне наслаждался оперой, жалея, что подобной утонченной музыки, гармонично сплетенной с гениальным сюжетом, не существует на его родине. Когда же Деву повели на плаху, то в зрительном зале послышались первые всхлипы, и Кембери почувствовал странное теснение в груди, словно опера затронула в нем то, что он старательно скрывал в глубине сердца, боясь даже заглядывать туда.