Охота на маршала

Собравшись, сделав резкое, превозмогающее боль движение, Гонта перевернулся сперва на бок, после – на спину. Раскинул руки, чуть раздвинул ноги, затем коснулся правой рукой лица. Пальцы сразу стали липкими.

Наконец Дмитрий открыл глаза.

Темно.

Камера была ему знакома. Сам не раз отправлял сюда задержанных, случалось – допрашивал прямо тут. Милиция и отдел госбезопасности отдельных мест для содержания арестованных не имели. Тюрьма была в Бахмаче и до войны, ее использовала здешняя полиция во время оккупации. Но по стечению обстоятельств это место также пострадало во время наступления Красной Армии, потому пришлось приспосабливать под нее другое помещение. Когда определялись, где разместятся карательные органы, нашли здание с прилегающим к нему подвалом. Он оказался довольно просторным. Гонта только вступил в должность, и ему рассказали дивную историю: первые задержанные преступники, в основном бывшие полицаи с довоенным уголовным прошлым, сами под присмотром автоматчиков переделывали подвал под тюрьму. А подгоняли их надзиратели присказкой: «Для себя стараетесь, сволочи!»

Тех, кого арестовывала госбезопасность, долго в Бахмаче не задерживали. Сутки, двое, в исключительных случаях – трое, после чего врагов народа отправляли дальше, в Чернигов. Возвращались обратно единицы. Точнее, на памяти Гонты отпустили, разобравшись, только двоих. Остальные пропадали навсегда. Так или иначе, отдельная камера, отгороженная в самом конце недлинного коридора, предназначалась для «клиентов» Аникеева. Своими «подопечными» Гонта мог набивать три оставшиеся камеры до отказа. Впрочем, серьезных преступников здесь тоже держали, а мелкие попадались периодически.

Потому Дмитрий представлял себе, где находится.

Осталось найти в себе силы и представить, что будет дальше.

Лежа вот так, на холодном полу, майор не мог точно определить, что и где именно у него болит. Ныл живот, которому досталось как следует, и оставалось только надеяться – на этот раз костоломы ничего внутри не отбили. А вот по поводу уцелевших ребер иллюзий Гонта не строил: физически ощущал, какие именно повреждены. Гудела голова, мутило, челюсть если не сломали и не вывихнули, то уж точно превратили в один сплошной синяк. Под потолком горела лампочка, забранная для надежности специальной прочной металлической сеткой. Она делала свет еще более тусклым. Но этого вполне хватало, чтобы колоть глаза, – в полной темноте, как показалось Дмитрию, он чувствовал бы себя гораздо лучше. К тому же левый глаз полностью все равно не открывался – заплыл, отдавая резкой болью. Похоже, чей-то сапог сломал или просто крепко прижал один из пальцев правой руки, когда Гонта закрывал от ударов череп. Определить, так ли это, мешала все та же боль, поглотившая его целиком.

И все-таки самого страшного, по убеждению Гонты, пока не случилось и вряд ли свершится в ближайшем будущем.

Мозги не отшибли.

Избитый до полусмерти человек не всегда сможет встать. Тем более – не сорвется бежать вот так, с места. В подобном состоянии никто не способен активно сопротивляться палачам. Даже не всякий сможет подняться, чтобы помочиться. Потому нужно готовиться к тому, что ходить придется под себя, не слишком стыдясь этого. Да, надо признать: сейчас Гонта не мог ничего делать.

Но он мыслит, значит – существует.

Стиснув зубы, постанывая в такт неловким движениям, Дмитрий отодвинулся от лужицы собственной крови еще дальше, подобрался к стене. Оперся плечом, глубоко вдохнул, скрипнув зубами, когда выдох отдался болью сломанных ребер. Помогая себе руками, матерясь сквозь зубы и подстегивая себя этими же словами, осторожно, с третьей попытки сел, опершись спиной о стену. Выровнял дыхание, словно закончил весомый кусок физически тяжелой работы, замер, медленно и постепенно привыкая к боли.

Она впрямь немного стихла. Способность думать, кажется, вернулась окончательно. И хотя мысли хаотично роились, собирать их в единое целое необходимости не было. Ведь вертелись они вокруг одного: что делать ему, Дмитрию Гонте, в ближайшем будущем для того, чтобы уцелеть.

Смерти не хотелось. Разведчик, всякий раз уходивший за линию фронта, как в последний путь, и по возвращении возносивший хвалу своей воинской удаче, не собирался умирать. Точнее – подыхать вот так, после войны. Причем не пойми за что. Его уже обвинили в измене, Коваль запросто это докажет. А самое поганое: Дмитрий понятия не имел, как оправдать себя.

Пожалуй, даже сильнее, чем свое нынешнее унижение и боль, майор переживал острое чувство беспомощности. Да, прочтя документы, в которые Коваль практически ткнул его лицом, Гонта, имевший опыт милиционера, многократно помноженный на опыт разведчика, сложил картинку моментально. Но легче не стало. Наоборот, только в тот момент до Дмитрия дошло, насколько угроза, нависшая над маршалом Жуковым по воле МГБ, читай – по прямому приказу Лаврентия Берии, реальнее и сильнее обвинений в мародерстве, нескромности, личном обогащении и даже откровенном грабеже.

Вот о чем он подумал тогда.