Охота на маршала

Этот неразговорчивый московский майор обладал двумя качествами, очень важными для Дмитрия: не имел к нему ничего личного и, несмотря на звание, мог влиять на Коваля. Где там – точно влиял. Находясь здесь, в Бахмаче, Лужин выполняет прямой приказ Берии. Офицер с такими полномочиями мог быть в каком угодно звании: перед ним любое местное гебешное – и не только! – начальство готово стоять по стойке «смирно».

Майора Лужина больше заботит выполнение задания Лаврентия Павловича, чем непонятные счеты начальника областного УМГБ с начальником бахмачской милиции. Этот даже выяснять ничего не станет, собственное дело важнее. Видел Гонта еще один плюс для себя: Лужин не мог вернуться в Москву ни с чем – уж лучше сразу здесь застрелиться. Поэтому, считал Дмитрий, договариваться надо именно с московским майором, через голову Коваля.

Просить у него если не защиты, то хотя бы прикрытия в обмен на информацию о том, как и где можно попытаться вычислить Ржавского с его трофеем. И кто способен это сделать, не привлекая лишнего внимания.

Правда, пойти на это автоматически означало сыграть на стороне МГБ против военных.

Полулежа на холодном грязном тюремном полу, Дмитрий Гонта признался себе: черт его знает, вдруг прав Ванька Борщевский. Не знает ничего товарищ Сталин. Узнает – непременно вмешается. Да и сам Георгий Константинович не тот человек, чтобы вот так просто дать себя объегорить.

Сразу же пронзила другая, еще более крамольная мысль: а пусть разбираются дальше между собой. Ему не хотелось умирать вот так, между молотом и наковальней.

Боль возвращалась.

Не уходила никуда, просто мысли отвлекали. Теперь же, определившись, Гонта сполз по стене еще чуть ниже. Надо полежать немного. Совсем немного, пусть силы вернутся хотя бы частично. А потом – стучать, звать охрану.

Требовать Лужина.

Ясно, сперва найдут Аникеева. Тот доложится Ковалю. Но рано или поздно московский майор должен замкнуть цепочку.

Ведь именно он – на ее вершине.

… Строя в грязном полумраке камеры расчеты и планы, Дмитрий Гонта не знал и не мог знать: они уже нарушены.

И все оттого, что опасно слабым оказалось как раз нижнее звено той самой цепочки. Его значение майор не принимал – да и не мог принять во внимание…

– Кажись, ворочается.

– Ага. Очухается сейчас.

– Помочь?

– Смысла нет.

Этой фразой Павел Соболь очертил их с Иваном Борщевским общее отношение не к связанному Аникееву, а к ситуации в целом. Они не обсуждали случившееся – решили не тратить время на пустые разговоры.

Когда вернулись из города с новостями и почти готовым планом действий, застали дома испуганную, заплаканную Анну. Выслушав сбивчивый рассказ, поняли – все меняется. Бежать из Бахмача прямо сейчас она не могла. Другой возможности выяснить причину ареста Дмитрия, кроме как через ее свидание с мужем, у бывших разведчиков не было. Приносить Анну в жертву Аникееву никто не собирался. Отталкивать Аникеева сейчас тоже нельзя. Потому молодая женщина подыграла ему, понимая: капитан не оставил иного выхода ни ей, ни Ивану с Павлом, ни себе.

Сперва они еще пытались найти менее безопасное решение, чем нападение на офицера МГБ. Но пришли к очевидному: Дмитрия додержат в бахмачской тюрьме в лучшем случае до утра. Потом увезут, сперва в Чернигов, а дальше – в Киев. Выковырять его оттуда без посторонней помощи нереально. Делать ставку на помощь Жукова, как было с Соболем, глупо: связи со штабом Киевского военного округа ни у кого из них нет.

На войне все было ясно. Свои – за спиной, чужие – впереди. Перейдя линию фронта, разведчики знали, как и во имя чего надо действовать. Но стоило Павлу вспомнить военную азбуку, как появилась подсказка.

А именно: надо вести себя так, словно они за линией фронта, сказал он тогда Борщевскому. В тылу врага. Где главное – захватить «языка». Выпотрошить его на месте. И потом, с учетом полученных сведений, действовать дальше.

При других обстоятельствах Соболю, вероятнее всего, пришлось бы долго объяснять Ивану, что Аникеев – враг. Но теперь Борщевский согласился не просто с полуслова – с полунамека. Оставалось дождаться, когда появится капитан. Зная друга несколько лет, Павел даже побаивался, как бы тот не перестарался, не прибил до смерти похотливую сволочь, пристававшую к его бывшей жене и все еще крепко любимой женщине.

Вырубил капитана Борщевский.

Он связал руки пленнику его же ремнем. Соболь благоразумно взял пистолет Аникеева себе, затем мужчины выволокли бесчувственного капитана во двор, с трудом уложили тело в мотоциклетную коляску. Прикрыли шинелью, фуражку тоже прихватили с собой. Соболь лично убедился, что больше никаких вещей Аникеева в доме нет, и очень хотел верить – капитан никому не рассказал, куда и зачем пошел. Впрочем, главной проблемы это не решало.

А она заключалась в поисках ответа на резонный вопрос: что теперь со всем этим делать.