Охота на мух. Вновь распятый

Поблагодарил Сабит Мир-Джавада, пал перед ним на колени, пол лбом припечатал у его ног и, не вставая, пятился, пятился, пока не оказался за дверью. Но в приемной он гордо выпрямился и, кивнув милостиво архитектору, чтобы следовал за ним, отправился выполнять самое важное в своей жизни поручение…

Возвышение Мир-Джавада Гюли восприняла как свое собственное: ее особняк был полон гостей из льстецов и подхалимов, возвеличивающих ее, словно царицу Савскую, превозносивших ее поблекшую красоту, как нечто непревзойденное, а ее житейский ум, как мудрость. А Гюли льстило, что у нее есть собственный двор. Никто бы сейчас и не узнал в ней ту деревенскую девчонку, изнасилованную и принявшую участие, помимо своей воли, в грязной политической игре.

Дом, полученный когда-то от старого так называемого мужа, она давно продала, он ей напоминал о трех покойниках: фиктивный муж, шофер-насильник и ее родная мать, сгинувшая в северных джунглях. Целый квартал огромных многоэтажных каменных домов стал ей теперь принадлежать одной, в одном из домов ее квартира занимала целый этаж, но затем этого ей показалось мало, и она на награбленные деньги, которые ей добровольно продолжали все нести, отгрохала столь величественный особняк, что он стал соперничать с дворцом гауляйтера.

А Мир-Джавад только посмеивался, видя жалкие попытки деревенщины казаться отпрыском древнего рода, аристократкой в тринадцатом поколении.

При Гюли уже был неотлучно ее красавец Геркулес. Не в силах скрывать больше своей страсти, она, тем более что ждала ребенка, пришла к Мир-Джаваду и рухнула ему в ноги.

— Не могу я так больше: пощади или убей! Ты меня давно уже не любишь, приезжаешь только к сыну, мне трудно одной, дай команду моему охраннику, пусть он женится на мне!

И тут ею овладел столь животный страх, что она, как в детстве, закрыла лицо руками, чтобы ничего не видеть. К ее удивлению, Мир-Джавад не только не стал ее бить, а тут же позвонил по телефону, вызвал Геркулеса и коротко ему приказал:

— Женись! Разрешаю!

— Слушаюсь и повинуюсь, светлейший!

— Может, Иосиф поумнеет, а то связался в семнадцать лет со старухой…

На что мгновенно пришедшая в себя Гюли ответила:

— Зато она не наградит мальчика заморской болезнью. К красоткам Бабур-Гани еще успеет…

Совсем мало времени понадобилось Гюли, чтобы прибрать к рукам своего ненаглядного красавца Геркулеса, от которого вскоре родила дочь. А Геркулес так был уверен в себе, когда женился, что потом долго удивлялся, как это могло случиться, что Гюли из рабыни мгновенно превратилась в повелительницу, в абсолютную монархиню. А все было проще простого: Гюли, получив в мужья своего ненаглядного, стала относиться к нему как к одной из самых своих удачных сделок, удачных покупок, а хозяин вещи — всегда прав. „Не тот прав, кто больше прав, а тот прав, у кого больше прав!“ — любила она говорить при каждом удобном и неудобном случае.

В ее руках был капитал, который она ссужала под чудовищные проценты, каменные дома и целый район данников, а в руках Геркулеса только сила, которой Гюли тоже пользовалась, как и своими данниками.

Но больше всего на свете, даже больше, чем власть и деньги, Гюли любила своего сына, единственного красавца на всем белом свете Иосифа. И ростом, и красотой он пошел не в отца, а в деда, отца Гюли. Избалованный матерью и отцом Иосиф рос настолько наглым и беззастенчивым, бесцеремонным и бессовестным, так терроризировал всех окружающих в школе и на улице, что друзей у него не было, а были одни прихлебатели, „свита“, как он их называл. В этой „свите“ подобрались мерзавцы, как на подбор, один к одному. И не было на них управы.

В школе Иосиф учился откровенно плохо, а учителя ему ставили по всем предметам „десять“, высший балл. Иосиф принципиально стоял у доски, когда его вызывали, и молчал, упрямо и упорно, а учителя отвечали за него уроки, сами себе задавали наводящие вопросы и сами себе отвечали на них, а класс втихомолку потешался. Это действительно было очень смешно, когда из любого положения пытаются найти выход. От Иосифа требовалось только одно: ходить на занятия. Здесь мать была неумолима: „ходи, радость моя, — говорила она нежно, — сам не заметишь, как что-нибудь узнаешь, слушай и запоминай, а отвечать не обязательно. Ты рожден, чтобы повелевать, а не отвечать за что-то перед кем-то, а кому нести чего куда научит жизнь“… И Иосиф сидел на занятиях, слушал, запоминал, но, хотя все знал, принципиально не отвечал. Так он стал кумиром в классе, приводил в восторг соучеников, которые пользовались тоже некоторыми поблажками учителей: у кого поднимется ставить плохую оценку нерадивому ученику, после того как недрогнувшей рукой только что поставил „десять“ Иосифу. Да и класс, где учился сын светлейшего, не мог быть не самым лучшим в школе классом.