Охота на охотника

— А кого мне еще брать? В Арсиноре, небось, своего не отпустят. Они и тебя хотели звать. Преподавателем. Но я сказал им, что шиш. У них своих хватает, а мне ты нужней.

— В Университете?

— В жизни.

Сказал спокойно. Ровно.

И… наверное, ему можно верить. Наверное, он не обидит. Только сердце неспокойное — после инфаркта, между прочим, покой нужен — сжалось тревожно.

— Я не буду тебя торопить, — он вновь же понял и, диво дивное, не обиделся. Верно, с годами и огонь горит спокойней. — Только и ты не убегай больше. Ладно?

— Не стану, — пообещала Властимира.

Да и куда ей?

Если от солнца, северного короткого лета и этого невозможного мужчины. У него, между прочим, кусок души Властимириной, а потому приглядывать стоит, пока и вправду не прилипли к этому куску какие-нибудь девицы в коротких юбках и с напомаженными губами.

И вправду, срам.

Глава 36

Глава 36

Лизавета просыпалась.

И засыпала.

Она открывала глаза, видела над собою лица, но удержаться средь них не могла. Сон тянул ее, и она падала-падала, только затем, чтобы вновь очнуться и открыть глаза.

Тетушка с вязанием.

Спицы касаются друг друга и щелкают едва слышно. И тянется нить от розового клубочка, переплетается узором. Шапка будет? Шарф? Не важно.

Сестры.

Сидят на постели и ругаются, но шепотом, прилично. Шарф несвязанный делят? Или что-то важное? А ведь Ульянка не о шарфах думать должна. Ей пора к учебе готовится, повторить хотя бы основное, чтобы…

…князь Навойский. Хмурый такой. Сразу просыпаться стало страшно. И захотелось успокоить в то же время: какие бы заботы не терзали его, все пройдет. Тетушка так говорила и… права была.

Пройдет.

Все.

Снова пустота.

Голоса.

— Почему она не приходит в себя? — это вновь Димитрий. И сердится, сердится. Право слово, нельзя же постоянно быть жизнью недовольным? Это дурно на пищеварении сказывается, все о том твердят.

— Не знаю, — от Одовецкой пахнет полынью.

И она красивая.

Куда красивей Лизаветы. А еще родовита, богата и вообще…

— Физически она совершенно здорова. Душа ее тоже на месте, только… что-то не ладится. А целовать пробовали?

Это она Навойскому советует? Вот уж удружила… с такими подругами и врагов не надо. Где это видано, чтобы умирающих против воли целовали?

— Ее душа слишком долго была вовне, — этот голос Лизавете не знаком. Он мягкий и теплый, как матушкина лисья шуба. И Лизавета щурится, вспоминая, как некогда с сестрами пряталась под этой шубой. На печи.

Горячо.

Огонь шумит, печь потрескивает. Сестры копошатся, шепчутся о чем-то…

Возвращаться надо, только неохота.

— Ей непросто будет привыкнуть к телу наново.

— Но она не уйдет?

А Навойский беспокоен. Чего он так переживает? Никуда Лизавета не уйдет. Как идти, если ей и шевелиться-то лень.

— Здесь я не волен. Я могу, конечно, привязать душу к телу, но это… не лучший выход. Она сама должна решить.

Что?

Лизавета не хочет.

Ей тепло и уютно. И она вновь проваливается в сон.

— Рыжая, — Навойский рядом. Разве позволительно, чтобы мужчина в девичью постель залез, да еще и с ногами. Лизавета надеялась, что он хотя бы сапоги снял. С сапогами оно как-то вовсе уж… неправильно. — Рыжая, открой глаза.

Она бы с радостью, хотя бы для того, чтобы высказаться. У него, может, страсть сердечная или как там в книгах пишут, а у Лизаветы репутация, пускай и старой девы, но это ж еще не повод в постель вот так забираться. Хотя… с Навойским как-то оно спокойней.

И сон отпускает.

Почти.

— Не откроешь, я тебя поцелую.

Угрожает?

Невежливо-то как… и вообще… неужели ее, Лизавету, нельзя поцеловать вот просто так, чтобы без угроз и замужа, в который она, может, и сходила бы, если бы с князем, но это же очевидно, что говорил он тогда без полного понимания ситуации. А если с полным, то получается, что замуж Лизавете за князя никак нельзя.

Но он все же поцеловал.

Наглец какой.

А сил проснуться и высказать все не осталось.

— Я, конечно, мало что понимаю… — Таровицкая ходила по комнате. Лизавета не видела ее, но каблучки постукивали, особенно, если по паркету. Вот когда она на ковер наступала, тогда получалось глуше, тяжелей. — Но вот все-таки пора бы тебе и честь знать… Аглая говорит, что дело исключительно в твоем желании, а еще уверена, что ты нас слышишь.

Не всегда.

Но Таровицкую Лизавета слушала. И даже представила ее себе, такую вот хрупкую и распрекрасную… отчего-то стало неприятно. Сама-то Лизавета, небось, в постелях далека от прекрасной. Лежит себе и чахнет. А ну как Навойский увидит разницу?

Всенепременно увидит.