Охота на охотника

— Сиди смирно… я тогда сам умер. Я так и решил, что дело доведу… найду тех, кто… а потом пулю себе… и все… глядишь, на том свете и встретились бы.

— Ты…

— Дурак, да? Это Одовецкая сказала, что ты дышишь, а Святозар про душу… и что ее вернуть надо, только как, он не знает… он умеет призывать мертвецов. И свяга отказалась. Сказала, что туда, где ты, ей ходу нет. Если бы чистая кровь, она бы попробовала, но полукровке тропа не откроется. А потом душа вернулась. Я видел. Ты открыла глаза. Ты улыбнулась. Ты сказала мне… и провалилась в сон.

— Сколько я…

— Спала? Да уже месяц почитай…

Месяц? Так не бывает, чтобы месяц, чтобы…

— Я уже тебя целовал и целовал, а ты не просыпалась.

— Плохо старался, — буркнула Лизавета.

— Хорошо старался! Но приличия мешали…

Что-то сейчас они ему не больно-то мешают. Обнял еще, завернув в одеяло, что в кулек. И хоть ты плачь, хоть ты смейся, но…

И вправду легче.

Сердце бьется ровнее, и на душе спокойно-преспокойно, будто эти самые объятья способны защитить Лизавету от целого мира. А если самой подвинуться ближе, хотя двигаться все-таки тяжело, и голову на плече пристроить, то и того лучше…

— Я с Ламановой говорил… она сама за платье возьмется.

— Какое?

— Свадебное.

— Я еще не согласилась, между прочим!

— Куда ж ты теперь денешься? Кошку я тоже присмотрел. Полосатую. Или ты другую хотела?

Кошку?

Почему бы и нет, если полосатую. Да и какая разница, полоски на ней или там узоры цветочные, главное, чтобы мягкая и мурлыкала.

— Что тут… много погибло?

— Много, — Димитрий помрачнел разом. — Мы… ждали удара. И защиту готовили. И все же надеялись, что не бал… сама понимаешь, дебютанток не спрячешь. Девочек семеро. Еще одна останется калекой, и тут даже не знаешь, что хуже. Из магов многие… твой Вольтеровский до последнего барьер держал, защищая девчонок и жену…

— Она…

— Перепугалась только, но живая.

Почему-то это показалось Лизавете несправедливым.

— Ходатайствует, чтобы сына вернули ко двору и еще наградили.

— За что?!

— За дела отцовские. Его… в смысле Вольтеровского действительно наградят. Благодаря ему многие живыми остались, а с сыном… поглядим, что там за чудо, — и князь Навойский нехорошо так улыбнулся. Сразу отчего-то вспомнилось, что в большинстве своем люди полагали его человеком жестоким. — Если вдруг, то мне всякого рода люди нужны…

Лизавета вздохнула.

Девочек жаль.

И не девочек. Всех, кто погиб, защищая…

— Напишешь? — спросил Димитрий.

— О чем?

— О Вольтеровский… только честно если. Или вот поручик Святский еще… на редкость безголовый парень был, а туда же, когда балкон рушиться стал, он камни силой скрепил, чтобы люди смогли уйти. Не на всех хватило, однако держал, пока мог. А его в спину и огнем… почти ничего от тела не осталось. Княгиня Северцева… у нас многие ее крепко недолюбливали. Умудрилась под фижмами…

— Фижмами?

— У княгиги собственные представления о красоте. Были. Она принесла два револьвера… семерых забрала с собой. Револьверы оказались… особенными. Ей голову снесли… так напишешь?

— О бое?

— О людях. Вязельские… древний почтенный род, гордились весьма, а нынешний глава среди дебютанток спрятался. Он все выбрать не мог, к кому примкнуть, потому и ждал. За трусость его, конечно, не похвалят, но…

Напишет.

Об этом и еще о другом, потому как погибли не только боевики, которых сражаться готовили, но и люди совершенно случайные, которые и вправду шли на бал.

— А еще газетой заниматься надо…

— Какой?

— Обыкновенной… — Дмитрий потерся носом о шею. — Правдивой. Чтобы об империи. И вообще обо всем… хорошем и не очень. Ты же хотела писать? Вот и пиши. В свою газету оно как-то сподручней…

…может, оно и так, но что люди скажут?

С другой стороны, они все равно что-нибудь да скажут, и навряд ли доброе, стало быть, стоит ли думать про людей? Тем более… она ведь сама… хочет.

И газету.

И кошку.

И семью тоже, чтобы…

…Лизавета закрыла глаза. Завтра она поговорит с Навойским серьезно, он ведь должен понимать, что у них нет будущего. Но это завтра. А сегодня можно и помечтать, представив, как оно будет. И даже не о газете, хотя Навойскому кажется, что держать газету просто. Это же работы столько, что и думать не хочется. А раз не хочется, то и не будет.

Лизавета о другом.

…о доме, чтобы светлый и с теплыми полами, по которым можно ходить босиком. В нем бы пахло деревом и еще травами.

Солнце.

Паркет.

Пианино… она играть не умеет, но в каждом приличном доме должно быть пианино. Или, на худой конец, рояль. Лучше, белый. На него вазу с цветами поставить можно, для пущей красоты.

Она представит и эту вазу, — тетушка скажет, что это сущее варварство, полировку рояльную вазами портить, — и букет полевых цветов. Вязаные салфеточки, пускай безнадежно провинциальные, но милые.

Кошку на подоконнике.

Себя.

И Навойского. В мечтах ему быть можно. С газетой вот и в домашнем простом костюме, даже в тапочках на босу ногу. Она представит и завтрак… или обед?

Ужин?