Охота на охотника

Ведь как раз в этом самом, воспетом когда-то В. Богомоловым, августе 1944-го у них тут случился особо сильный выплеск их ушибленной шляхетской гордости. Сидевшие в Лондоне корыстные ничтожества из пресловутого «польского правительства в изгнании», премьер Миколайчик и генерал Андерс, не смогли придумать ничего лучшего, кроме как, видя успешно развивающееся наступление Красной армии, взять да и замутить восстания в Варшаве и еще паре периферийных польских городов. Тот факт, что карта будущей Восточной Европы уже была предварительно размечена Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем еще на прошлогодней Тегеранской конференции и места на этой карте типам вроде них на ней не было совсем, жившим, похоже, в какой-то параллельной реальности польским эмигрантским правительством игнорировался начисто. Поэтому они весьма «мудро» рассудили так – пусть наши мальчики и девочки за два-три дня захватят Варшаву, а потом туда быстренько явится по воздуху из Англии, словно через дырку в заборе, наше правительство, и будем мы, по своей вечной привычке, надувать щеки, качать права и выносить мозги русским и англо-американцам. Восстание в Варшаве началось 1 августа 1944 года, именно в тот момент, когда наступательные возможности Красной армии были исчерпаны и операция «Багратион» фактически закончилась – советские войска остановились, выйдя на восточный берег Вислы и сумев захватить два плацдарма на ее западном берегу. В Варшаве все ограничилось взятием с ходу расположенных на восточном берегу предместий. Ну а восставшие не смогли захватить ни мостов через Вислу, ни аэродромов (соответственно, их «гениальное» правительство так и осталось рулить восстанием из Лондона) и всем скопом угодили в мышеловку, выхода из которой не было, даже несмотря на любую помощь со стороны. Видимо, из-за несвоевременного варшавского выбрыка сильно возбудились и провинциальные, лесные формирования Армии крайовой, тоже испытывавшие массу радужных и ненужных иллюзий по поводу своей значимости в продолжающейся войне. Пока что восставшие в Варшаве еще держались (и это, видимо вселяло чрезмерный оптимизм в остальных «экстремистов»), но я-то точно знал, что в конце концов немцы их там просто перемелют в щебенку вместе с городом, а очередной подлый трус, «героический» командующий силами восставших, генерал Бур-Коморовский просто сдастся на милость гитлеровцев…

Пока я про все это думал, двое со «стенами» явно увидели меня и направились прямиком к открытой двери планера. Остальные остановились метрах в пяти-шести от планера.

– Stac! Rece do gory! – предельно значительным тоном объявил волосатый с сержантскими лычками и тут же добавил: – Upusc bron! Wisiasc!

Похоже, он ожидал увидеть перед собой десяток вооруженных германских десантников и придумал эти первые фразы явно на бегу. Правда, он, явно впопыхах, предложил поднять руки и бросить оружие почему-то на польском (любые уважающие себя немцы точно не поняли бы этот «язык унтерменшей»), что выглядело даже забавно. Ну а мне бросать было особо нечего, но я подчинился и, послушно подняв руки вверх, выбрался из планера. По команде орла с сержантскими погонами внутрь нашего аппарата немедленно полезли второй автоматчик и один из деревенских панычей. Через минуту они вытолкали наружу растрепанную графиню с маленьким чемоданчиком в руках.

– Prezezsukaz! – приказал их якобы сержант и, закинув ремень своего автомата-огрызка за плечо, начал с большим знанием дела обшаривать мои карманы. Вытащив из моего пиджака бумажник, документы, швейцарский ножик и, наконец, заряженный «люгер» (сразу же заткнутый им за поясной ремень), он предельно мерзенько усмехнулся. При этом мой лопатник тут же был переправлен «сержантом» в нагрудный карман мундира – чувствовалось, что делиться наличностью с подчиненными он сегодня не собирался.

Одновременно двое «экстремистов» обшаривали планер изнутри, похоже, ковыряясь в наших чемоданах. Стоявшая справа от меня, ближе к хвосту планера, графиня сразу же напустила на себя предельно трагический и несчастный вид – упираясь спиной в полотно фюзеляжа, она со страдальческим выражением на лице держалась обеими руками за выпиравший под расстегнутым пальто живот и морщилась, словно от кислого. Белобрысая санитарка и двое ненавязчиво державших нас на мушке селюков смотрели на нее с сочувствием. Однако, уже успев кое-что понять насчет графини, я понимал, что в данный момент убедительно изображавшая, что вот-вот родит, Ката явно оценивала противника и считала возможные варианты дальнейших действий – уж больно выражение глаз у нее было специфическое…

– Kim jestes? – спросил повстанческий сержантишко, раскрывая мой паспорт.

– Lese mir for diese papier und ich sage dir voher du kommst! – объявил я ему вместо ответа. Пшек при этом заметно оживился, хотя смысла слова «вохер» он явно не понял.

– Jestes turecki? – уточнил он, наконец разобрав пару страниц паспорта.