Охота на охотника (СИ)

- Будешь этим... как его... деканом целительского факультета.

- Я?

- А кого мне еще брать? В Арсиноре, небось, своего не отпустят. Они и тебя хотели звать. Преподавателем. Но я сказал им, что шиш. У них своих хватает, а мне ты нужней.

- В Университете?

- В жизни.

Сказал спокойно. Ровно.

И... наверное, ему можно верить. Наверное, он не обидит. Только сердце неспокойное - после инфаркта, между прочим, покой нужен - сжалось тревожно.

- Я не буду тебя торопить, - он вновь же понял и, диво дивное, не обиделся. Верно, с годами и огонь горит спокойней. - Только и ты не убегай больше. Ладно?

- Не стану, - пообещала Властимира.

Да и куда ей?

Если от солнца, северного короткого лета и этого невозможного мужчины. У него, между прочим, кусок души Властимириной, а потому приглядывать стоит, пока и вправду не прилипли к этому куску какие-нибудь девицы в коротких юбках и с напомаженными губами.

И вправду, срам.

Глава 36

Глава 36

Лизавета просыпалась.

И засыпала.

Она открывала глаза, видела над собою лица, но удержаться средь них не могла. Сон тянул ее, и она падала-падала, только затем, чтобы вновь очнуться и открыть глаза.

Тетушка с вязанием.

Спицы касаются друг друга и щелкают едва слышно. И тянется нить от розового клубочка, переплетается узором. Шапка будет? Шарф? Не важно.

Сестры.

Сидят на постели и ругаются, но шепотом, прилично. Шарф несвязанный делят? Или что-то важное? А ведь Ульянка не о шарфах думать должна. Ей пора к учебе готовится, повторить хотя бы основное, чтобы...

...князь Навойский. Хмурый такой. Сразу просыпаться стало страшно. И захотелось успокоить в то же время: какие бы заботы не терзали его, все пройдет. Тетушка так говорила и... права была.

Пройдет.

Все.

Снова пустота.

Голоса.

- Почему она не приходит в себя? - это вновь Димитрий. И сердится, сердится. Право слово, нельзя же постоянно быть жизнью недовольным? Это дурно на пищеварении сказывается, все о том твердят.

- Не знаю, - от Одовецкой пахнет полынью.

И она красивая.

Куда красивей Лизаветы. А еще родовита, богата и вообще...

- Физически она совершенно здорова. Душа ее тоже на месте, только... что-то не ладится. А целовать пробовали?

Это она Навойскому советует? Вот уж удружила... с такими подругами и врагов не надо. Где это видано, чтобы умирающих против воли целовали?

- Ее душа слишком долго была вовне, - этот голос Лизавете не знаком. Он мягкий и теплый, как матушкина лисья шуба. И Лизавета щурится, вспоминая, как некогда с сестрами пряталась под этой шубой. На печи.

Горячо.

Огонь шумит, печь потрескивает. Сестры копошатся, шепчутся о чем-то...

Возвращаться надо, только неохота.

- Ей непросто будет привыкнуть к телу наново.

- Но она не уйдет?

А Навойский беспокоен. Чего он так переживает? Никуда Лизавета не уйдет. Как идти, если ей и шевелиться-то лень.

- Здесь я не волен. Я могу, конечно, привязать душу к телу, но это... не лучший выход. Она сама должна решить.

Что?

Лизавета не хочет.

Ей тепло и уютно. И она вновь проваливается в сон.

- Рыжая, - Навойский рядом. Разве позволительно, чтобы мужчина в девичью постель залез, да еще и с ногами. Лизавета надеялась, что он хотя бы сапоги снял. С сапогами оно как-то вовсе уж... неправильно. - Рыжая, открой глаза.

Она бы с радостью, хотя бы для того, чтобы высказаться. У него, может, страсть сердечная или как там в книгах пишут, а у Лизаветы репутация, пускай и старой девы, но это ж еще не повод в постель вот так забираться. Хотя... с Навойским как-то оно спокойней.

И сон отпускает.

Почти.

- Не откроешь, я тебя поцелую.

Угрожает?

Невежливо-то как... и вообще... неужели ее, Лизавету, нельзя поцеловать вот просто так, чтобы без угроз и замужа, в который она, может, и сходила бы, если бы с князем, но это же очевидно, что говорил он тогда без полного понимания ситуации. А если с полным, то получается, что замуж Лизавете за князя никак нельзя.

Но он все же поцеловал.

Наглец какой.

А сил проснуться и высказать все не осталось.

- Я, конечно, мало что понимаю... - Таровицкая ходила по комнате. Лизавета не видела ее, но каблучки постукивали, особенно, если по паркету. Вот когда она на ковер наступала, тогда получалось глуше, тяжелей. - Но вот все-таки пора бы тебе и честь знать... Аглая говорит, что дело исключительно в твоем желании, а еще уверена, что ты нас слышишь.

Не всегда.

Но Таровицкую Лизавета слушала. И даже представила ее себе, такую вот хрупкую и распрекрасную... отчего-то стало неприятно. Сама-то Лизавета, небось, в постелях далека от прекрасной. Лежит себе и чахнет. А ну как Навойский увидит разницу?

Всенепременно увидит.