Охота на охотников

Он вскинул автомат, коротко нажал на спусковой крючок, воздух задрожал от негромкого вспарывающего звука, – будто тупой нож всадился в ткань и сделал надрез, – вторая черная коряжка, расположенная метрах в тридцати от Каукалова, превратилась в ошмотья: была коряга – и не стало ее.

– Понял? – спросил он Аронова.

– Понял, – ответил тот, сглотнув слюну.

– На! – Каукалов вновь протянул автомат напарнику. – Покажи класс!

Класса Илья не показал – не было навыка. Он не попал ни в корягу, торчавшую из осыпавшейся боковины оврага, ни в перевернутый березовый комель, взметнувший в воздух свои оборванные корни, ни в глиняную голову, наподобие муравейника вспухшую на дне оврага.

Если до коряги было двадцать метров, до перевернутого комля двенадцать, то до глиняной головы всего ничего – метров семь. И все равно Аронов не попал. Каукалов даже крякнул от досады, сморщился, будто на зуб ему попало что-то кислое.

– Ну и ну! – только и сумел произнести он.

– Извини, – смущенно улыбнулся Аронов, – зато я незаменим в другом.

В чем был незаменим Аронов, Каукалов не знал и спрашивать не стал, перехватил у Ильи автомат, привычно вскинул его, нажал на спусковую собачку, но выстрелов не последовало – рожок был пуст. Каукалов выругался, вскинул второй автомат и короткой, в три выстрела, очередью разнес глиняный нарост. Тот лопнул, будто воздушный шар, превратился в сухие брызги.

Следом Каукалов разнес березовый комель с обрубленными щупальцами, за ними – корягу. Когда-то коряга была справным деревом, осиной или кленом, но овраг слизнул ее, уволок в преисподнюю – ничего не осталось от дерева, только гниль.

Новый автомат был неплохо сработан, бил точно, пули не «косили», мушка не была сбита набок. Единственное, что плохо, – на ложе и прикладе, сколько ни вытирай тряпкой, обязательно остается смазка, делает руки жирными, это вызвало у Каукалова некое раздраженно-брезгливое ощущение, будто он вляпался в какое-то дерьмо.

– Да, Илюша, дело твое – швах, – произнес он тусклым голосом, – стрелять ты совсем не умеешь.

Илья виновато развел руки в стороны:

– Чему не научен, тому не научен.

В рожке второго автомата оставалось еще патронов десять. Каукалов отдал автомат Илье. Развернул его на сто восемьдесят градусов, под уклон, показал на кривой кусок ствола, вросший в глину.

– Попробуй-ка попасть вон в ту кривулину. Только вначале тщательно прицелься, а потом уж нажимай на собачку. И не дергай ее, нажимай плавно. Пла-авно.

Он терпеливо, удивляясь, откуда у него взялись такие способности, объяснил Аронову, как надо целиться, как ловчее прижимать к себе приклад, как лучше держать автомат в момент передергивания затвора. Простые истины, которые отработались у сержанта Каукалова в армии до автоматизма, стали привычкой и совсем были неведомы необученному штатскому Илье Аронову.

Аронов из очереди в десять выстрелов сделал два попадания – над кривулиной в двух местах взвились черные ошмотья. Илья от радости даже подпрыгнул:

– Е-е-есть!

И все равно первое знакомство Аронова с оружием Каукалов оценил на единицу, если брать школьную, хорошо памятную им с Илюшкой систему оценок. А Аронов, напротив, был своей стрельбой доволен. У каждого свое.

Каукалов загнал машину в гараж, ключ от гаража отнес деду Арнаутову.

– Ты чего в молчанку играешь? – сощурившись так, что авоська морщин нырнула своими нитями не только под седину виска, а пошла и дальше, испещрила лоб, спросила Арнаутов.

– Я не играю, – произнес Каукалов, не глядя на деда. – Устал что-то…

– Все устали, – заметил дед. – Ты не один такой. Как машинки?

– Обе в норме. Очень хорошие. Шить одежду можно. Что на одном агрегате, что на другом.

– Ты, парень, это… – старик Арнаутов отвернул обшлаг спортивного костюма и близко к глазам поднес часы, поморгал недовольно, вглядываясь в стрелки, – сегодня вечером, в восемь часов, подрули к Олечке Николаевне домой, – не выдержал, подмигнул Каукалову, – велела обязательно быть… По очень важному делу.

Каукалов сощурился, будто смотрел в прорезь прицела, в упор глянул на деда. Дед зябко пошевелил плечами, словно бы ему холодно стало. Добавил, жуя слова больными сточенными зубами:

– Да, она так и велела передать: по очень важному делу. – Арнаутов приблизился к Каукалову, обхватил его руками за плечи, дохнул чем-то кислым – то ли брагой, то ли заплесневелым хлебом, спросил, будто в ухо выстрелил: – А еврейчик твой как?.. Двадцать очков из ста может выбить?

– Плохо, – не стал скрывать Каукалов, но больше ничего не сказал – ни к чему старику Арнаутову знать, что происходит у него с Ароновым, пусть выстраивает свою схему и в нее вписывает людей: самого себя, Илюшку Аронова, любвеобильную подполковничиху, его – Женьку Каукалова… И так далее.

– Не забудь – в восемь ноль-ноль, – старик постучал крепким прокуренным ногтем по стеклу своего модного хронометра.