Охота на охотников

И директор. С какого перепуга он решил, что я — наводчик? Что ли, его просто загрызла тоска по безвременно ушедшим миллионам, и он решил сделать козлом отпущения первого попавшегося меня, на свою многострадальную голову умудрившегося оказаться на месте преступления? Их совместная со следователем аргументация — дескать, я работаю всего третий день, а кто-то уже умудрился наказать Иванца на два с половиной миллиона баксов — никакой критики не выдерживала. Хотя бы потому, что я и знать-то не знал о предстоящей перевозке денег. Не того калибра фигура, чтобы меня об этом в известность ставили. Почему не сказал об этом Зуеву? Да потому что в тот момент, когда он отправлял меня в каталажку, говорить ему о чем-то было бесполезно, я это по глазам видел. Все равно любые слова он воспринял бы просто как попытку уйти от ответственности. И пока не отсижу эти долбанные трое суток, нормального диалога с ним не получится, знаю я таких. Ему кровь из носу нужно было продемонстрировать свою власть, что он и сделал. В расчете на то, что моя психика не выдержит, и я покаюсь в том, что совершил, а заодно и в том, чего не совершал. Хотя, судя по всему, товарищ Зуев был на сто процентов уверен, что я таки что-то совершал. И собирался это каким-то образом доказать. Что ж, флаг в руки. Я надеялся, что у него ничего из этого не получится.

Народу в камере было не очень много — человек восемь, половина из которых, по случаю духоты, пребывали в полуголом виде. Меня запихнули внутрь, бросив: «Принимайте пополнение!», и с грохотом закрыли дверь за спиной. Отдыхайте, Михал Семеныч, а то за два с половиной трудовых дня умаялись, как лошадь.

Старожилы соловыми глазами уставились на меня. Молча. Если здесь и существовали какие-то традиции по прописке-выписке, то сегодня они не действовали. По случаю духоты, разумеется. Хотя контингент, судя по обилию наколок, подобрался бывалый. Как минимум пятеро из восьми имели за плечами опыт отсидки.

— Здорово, парни, — я шагнул вперед. — Которого шконаря вам тут не жалко?

— А ты надолго? — сидевший на койке под небольшим зарешеченным оконцем коротышка с замечательной русалкой на безволосой груди поскреб пятерней подбородок.

— Пока на трое суток.

— А за что?

— А чтобы следователю Зуеву приятное сделать, — я хохотнул. — Как все, ни за что.

— Зуеву? — понимающе протянул коротышка. — Ну все, браток. Тебе кранты. Зуев — бульдог. Если в кого вцепится — хрен отпустит. Так что губу закатай и готовься. Тремя сутками не отделаешься.

— Жизнь покажет, — отмахнулся я. — Что со шконарем?

— Да вон, у стены можешь кости кинуть. Балалая сегодня с утра на СИЗО перевели, так что свободна шконка. Тебя звать-то как?

— Кореша Мишком кличут. Я на это дело даже отзываюсь иногда. Приучили, гады, за десять лет. — Я осмотрел койку со скатанным матрацем. Жуткий антиквариат. Ну, да я на пуховые перины и не рассчитывал. Подошел и принялся возиться, обустраивая себе ложе.

Процедура прописки меня в хате началась примерно через час. Какой-то гарный бритоголовый хлопец созревал-созревал, и, наконец, созрел. Почему ждал столько времени — черт знает. Наверное, по жизни тормоз. Но — тормоз, не тормоз, — а через час он поднялся и, засунув руки в карманы, принялся бродить по хате туда-сюда, делая вид, что прогуливается.

Минут пять топтался, гадом буду. Потом остановился перед койкой, которая успела одарить меня полудремой, и слегка пнул ее. Я открыл глаза и удивленно посмотрел на него.

— Слышь, ты, как тебя… — гнусаво проговорил бритоголовый, глядя на меня сверху вниз все теми же соловыми глазами. — Мишок, что ли? А ты че — первоходок?

— А ты че — подраться хочешь? — уточнил я. — Так ты открытым текстом говори, не стесняйся.

Бритоголовый слегка подумал — с минуту, не больше, — и снова пнул койку. Опять несильно.

— А ты че быкуешь? Деловой, что ли?

— Сядь, Фофан, — лениво окликнул его коротышка от окна, которого, как уже успело выясниться, звали Тихоном.

— Не, а че он быкует? — Фофан даже не обернулся. — Я ему, как человеку, вопрос задал, а он пальцы гнет.

Я вздохнул. Фофан был совсем-совсем нестрашным. Если кого и следовало здесь опасаться, то невзрачного безволосого Тихона с русалкой во всю грудь. А таких, как Фофан, в любом жилом микрорайоне — что собак несъеденных. Называются где как, но в основном гопотой. Бегают по улицам и отжимают у нормальных граждан шапки, барсетки и мобилы. А потом лихо пропивают эти ништяки в тот же вечер. Если, конечно, их менты поймать и прикрыть не успевают. Фофана успели. Уж и не знаю — за отжим ли мобилы или за то, что он на стене несанкционированное слово из трех грубых букв нарисовал. Неважно. Важно, что в камеру он прихватил все свои понты. А это, между прочим, показывало, что первоходок — именно он, а не я, которого Фофан так старательно пытался уличить в этом (весьма сомнительном, между нами) грехе. И, в отличие от меня, сей вьюнош явно испытывал кайф от пребывания в камере. Не мешало бы слегка обломать ему этот кайф. Для профилактики, чтобы не зазнавался.