Охота на Овечкина

Причина же была налицо – внешнее сходство между этими двоими было столь велико, что только слепой мог бы сомневаться в их родстве. Не имело значения даже то, что женщина, лежавшая на носилках, находилась в крайней стадии истощения, а принц был довольно упитан. У них были одинаковые, характерной формы носы с необычными очертаниями ноздрей, одинаковые близко посаженные глаза с тяжелыми веками и одинаковые маленькие, тонкогубые рты. Обоих нельзя было назвать красивыми, и разница между ними была лишь в том, что в глазах женщины светился незаурядный ум, а принц выглядел рядом с ней довольно туповатым, особенно сейчас, когда пребывал в растерянности.

На лице королевы Дамора после недолгого удивления выразилось удовлетворение, которое она, впрочем, постаралась скрыть. Король же выглядел растерянным не меньше своего сына.

Овечкин тоже поначалу впал в замешательство. Но очень быстро вспомнил, что в зале присутствует среди прочих Босоногий колдун. Видимо, это и был последний обещанный почтенным старцем фокус – неведомо откуда взявшееся сходство Сандомелии и принца Ковина. Михаил Анатольевич покачал головой и тут же сам себя одернул. Не думать ни о каких босоногих колдунах! Принц Тайрик глубоко вздохнул и приготовился к дальнейшему разбирательству.

Присутствующие тоже опомнились довольно быстро, и дело взял в свои руки архиепископ. Сначала он приступил к допросу монахини Сандомелии как главного действующего лица. Он спрашивал, а она отвечала слабым умирающим голосом, но вполне толково, ни разу не позволив себе больше никаких выпадов и никакого насмешливого тона. И торжественно поклялась под конец в истинности своего заявления.

Допросили ее служанку, допросили дворянина Мартуса. Бритоголовый же монах с безумным взором, оказавшийся настоятелем монастыря, в котором якобы воспитывался Овечкин, повел себя очень странно. Когда очередь дошла до него, он невнятно пробормотал, что видел этого ученика не однажды, но в каком перерождении это было, затрудняется сказать, потому что именно в данный момент беседует с ангелами и не может отвлекаться. Никого сказанное им не удивило, и монаха оставили в покое. Выслушали показания повитухи и кормилицы. Заставили Овечкина предъявить родимое пятно. Затем мирное течение судебной процедуры было нарушено небольшим скандалом. Принца Ковина также попросили показать плечо для сравнения, и принц, и без того пребывавший в молчаливом негодовании, немедленно взбеленился. Он позволил себе накричать на духовное лицо, послал к черту Сандомелию и собирался уже оскорбить действием подступившего к нему дворянина из свиты Редрика, когда король, махнув рукой, велел оставить принца в покое.

– Нет у него никаких родимых пятен, – буркнул Редрик. – Это многим известно…

На фоне нервозности и грубости принца спокойствие и кротость его соперника выглядели достойно. Спрашивать Овечкина ни о чем не стали, да и что он, собственно говоря, мог добавить к сказанному свидетелями и самими участниками подмены? Доказательства его высокого происхождения были предъявлены и сомнений как будто не вызывали. И не последнюю роль сыграло сходство Ковина и Сандомелии – этакое молчаливое свидетельство родства…

Допрос был завершен, в зале воцарилась тишина. Архиепископ погрузился в размышления и по прошествии некоторого времени объявил, что считает дело решенным. Как сторонний человек и лицо духовное, он рассмотрел все доказательства и полагает, что именно Тайрик является подлинным принцем Дамора, а Ковина должно счесть незаконнорожденным плодом связи короля Редрика с придворною дамой Сандомелией. Официальное же признание этого факта должно быть совершено государем и государыней Дамора, под каковым документом он, архиепископ Даморский, без тени сомнения поставит свою подпись.

Едва он закончил свою речь, как с места поднялась королева. Бледная, с сурово сжатым ртом, она обвела глазами собрание и не дрогнула, когда принц Ковин, поймав ее взгляд, подался к ней с умоляющим выражением на лице. Глаза ее остановились на Овечкине.

– Я признаю Тайрика своим сыном и принцем Дамора, – сказала она громко и решительно. – Подойди ко мне!

У Михаила Анатольевича перехватило дыхание.