Охота на птичку (СИ)

Почти год перед разводом родители скандалили, после чего мама обычно плакала навзрыд. Бил он ее или только за руки хватал — не знаю, подсматривать боялся, но огромные синяки на ее тонких запястьях помню хорошо.

В те минуты я ненавидел отца, мечтал вырасти и убить его. Мне так хотелось обнять и пожалеть маму, но она всегда меня отталкивала и закрывалась в своей комнате. Словно мышь, я сидел под ее дверью и ждал, когда стихнут рыдания, а потом плелся к себе и давил в подушку слезы, чувствуя себя никому ненужным и никем нелюбимым.

Да, я никогда не знал финансовых лишений, старался оправдывать ожидания отца, и мне до чертей в глазах страшно даже на миг представить, что может быть иначе, но ту детскую боль одиночества я помню слишком хорошо, чтобы сейчас не разделять ее с Соней.

Она стоит в сторонке, спиной ко мне. Беззащитно обнимает себя за плечи на фоне празднично переливающегося огнями города и, скорей всего, плачет ‒ с моей подачи.

Хочу ее обнять. Хочу и боюсь. Примет мое сочувствие или оттолкнет?

Подхожу неслышно, невесомо кладу руки на плечи. Вздрагивает и замирает. Наклонившись, шепчу ей в затылок:

‒ Не хотел расстроить, извини.

Она разворачивается и сквозь слезы улыбается:

‒ Ты ни при чем. Давно болит, вот и вылилось. Иногда мне кажется, что я совсем одна, на всем белом свете.

‒ Может так оно и есть, ‒ говорю задумчиво. ‒ Мы все одиноки, каждый по-своему.

‒ Вряд ли можно осознать всю глубину одиночества, имея большую семью. У тебя ведь есть брат. Вы дружны?

‒ Он сын отца и мачехи. Наши интересы мало пересекаются, ‒ сухо характеризую я свои отношения с Максом.

‒ А твоя мама? — спрашивает Соня, прямо глядя мне в глаза.

‒ Долгое время была наркозависимой. Сейчас в завязке, живет на Бали. Иногда созваниваемся, ‒ снова сухо и по факту. О больном говорить непросто.

Птичка выразительно моргает, переваривает услышанное. Слезы ее высохли, но плечи все еще напряжены. Она подвисает, взгляд не отводит, но смотрит словно сквозь меня. Набирает полную грудь воздуха и признается в моем же стиле:

‒ Моя мама меня стыдится. Папа давно погиб. Больше у меня никого нет.

Загребаю и притягиваю ее к себе. Она сдавленно выдыхает.

‒ Устала? — спрашиваю ее золотистую макушку.

Угукает чуть слышно.

‒ Вид на Саграду отсюда лучший, ты был прав, ‒ признает она. Прижимается к груди щекой, и я чувствую, как за ребрами кисельно разливается тепло.

‒ И о семьях поговорили, ‒ хмыкаю я. ‒ Эмоциональный вечерок получился.

‒ Насыщенный, ‒ соглашается Птичка. ‒ Пора расходиться. Тем более, что ресторан закрывается.

Одновременно поворачиваем головы и наблюдаем, как официанты собирают с кресел пледы, уносят посуду и двигают мебель.

‒ Останься, ‒ предлагаю, прошу и требую, все вместе в одном слове.

Соня натужно тянет в себя воздух для отказа и уже отрицательно мотает головой, но я не даю ей ничего сказать — хватаю ее за предплечья, чуть встряхиваю и торопливо поясняю:

‒ Мы просто ляжем спать, обещаю. Не стоит никуда ехать. Вечер и вправду не самый простой, пусть уже закончится.

Задумывается, оценивая пристойность предложения.

‒ Кровать огромная, одеял ‒ два, и я умею держать обещания, ‒ добавляю я, и это помогает ей принять решение.

‒ Хорошо. Просто спать, и под разными одеялами.

‒ Тогда еще пять минут любуемся и идем в номер, не будем задерживать персонал. Допивай свой коктейль, ‒ командую я, подавая ей забытый бокал.

Мы стоим рядом, слегка соприкасаясь плечами. Молчим, завороженные величием главного храма Барселоны. Подсвеченное снизу фантастическое строение словно висит над ночным городом, и мы парим вместе с ним.

Обнимаю и прижимаю ее крепче. Порыв прохладного, почти осеннего ветра подхватывает ее волосы, они взлетают золотыми нитями, кружат и путаются вокруг наших лиц. Тяну в себя их солнечно-цветочный аромат и прикрываю глаза. Штырит конкретно от близости с ней. Прет окситоцин, дофамин за собой тянет. Накрывает.

Она ловит рукой взбесившиеся локоны, пытаясь пригладить. Помогаю: медленно провожу ладонью по затылку и ниже, торможу между хрупких лопаток и снова веду вверху. Кроет. Вжимаю пальцы в теплую кожу шеи под волосами, и в джинсах неминуемо наливается стояк. Тестостерон пожаловал. Прошу любить и жаловать, а если точней — терпеть и не жаловаться. Вот как мне с ней просто спать?

Глава 22

Соня: Он самый необыкновенный из всех, кого я знаю

Вынырнув из глубины мутного сна, с открываю глаза и в первое мгновение не понимаю, где нахожусь. Холодно, неуютно, голова тяжелая, в желудке ‒ спазм, даже слегка подташнивает. В комнате темно, только тонкая полоска света из плохо зашторенного окна рассекает темноту, словно лазерный луч.

Поджимаю колени к животу и снова зажмуриваюсь. Может, все это мне тоже снится? Хотя нет, во сне был день ‒ пасмурный и холодный, но все же день. А еще ‒высокий зеленый обрыв над морем, или океаном. Место мощное, драматическое, как в романах Джейн Остин, но послевкусие от сна почему-то осталось неприятное.

Почему так холодно и где мое одеяло?