Охота на рэкетиров

И только после семи солнечный свет приобретает мягкий бордовый оттенок, а глаза получают передышку. Воздух прозрачен, закат ласкает землю, становится ощутимо прохладнее, и все видно далеко. Это, правда, если дождя с туманом нет. Самое время поднажать, пока мир не окунулся в сумерки. Они нагрянут скоро. Солнечный диск станет багровым, а потом и вовсе закатится за горизонт. Фары встречных машин примутся жалить глаза, вышибая из них слезы. Каждая тень будет казаться ямой, каждый придорожный куст — пешеходом, готовым броситься под колеса. Рука об руку с темнотой к вам явится зевота, а веки станут смыкаться, будто намазанные клеем.

* * *

Когда Андрей въехал в Борисполь, день давно угас. Горели фонари. Фонарей вроде было много, а света все равно не хватало. Бортовые часы показывали половину десятого.

Челюсти Андрея с хрустом трудились над овсяным печеньем, которого он набрал целый кулек. Было это еще в Полтаве. За Лубнами на лобовое стекло «Ягуара» упали последние капли. Тучи унесло на восток. С непогодой было покончено, и даже проглянуло солнце. А после Пирятина вообще распогодилось. Правда, небо очень скоро сделалось фиолетово-синим. Ночь быстро вступала в свои права.

Андрей почувствовал, как подкрадывается сон. Было искушение перекемарить пару часов, но все же Бандура решил не останавливаться.

«Кончил дело, — гуляй смело», — подбодрил себя Андрей, раскрыл кулек с печеньем. Достал первое, откусил. Раздался сухой треск.

— Ух ты! — воскликнул Андрей. — Двухлетней выдержки. Как минимум. Хочешь — жуй, хочешь — по врагу стреляй.

Впрочем, оно было к лучшему. Андрей принялся энергично работать челюстями.

— Чтоб не спать, надо жевать, — говаривал когда-то Бандура-старший.

Затем Андрей вспомнил маму, частенько запасавшую овсяное печенье к чаю. Когда оно, понятное дело, появлялось в магазинах. Чай они пили между девятью и половиной одиннадцатого вечера. Андрей приучился макать печенье в чай. Если оно бывало свежим, то частенько обламывалось, падая в чашку. Он вылавливал кусочки пальцами, вызывая возмущение мамы и добродушный смешок отца. На дне чашки образовывался довольно неприятный осадок, зато печенье казалось бесподобным. А иногда мама пекла коврижку с яблоками, которую величала шарлоткой. Сахара, яиц и яблок в ней содержалось больше, чем муки, так что выходило — пальчики оближешь.

Андрей вздохнул, отогнав ностальгические воспоминания. Следовало следить за дорогой. За Борисполем та превратилась в широченную шестиполосную автостраду. Даже знак стоял — автострада, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Андрей выехал в третью полосу и прибавил газу. Машина, казалось, обрадовалась возможности проявить свои скоростные качества, и понеслась, как снаряд. Слева мелькнул мост, уводящий тех, кому надо, к международному аэропорту Борисполь. Проехав еще под парочкой мостов, Андрей сбросил скорость, принял правее и начал исследовать лес, боясь пропустить в темноте малоприметный поворот направо. Где-то тут пролег путь в обход милицейского КП, открытый Бандуре Протасовым.

— Партизанская тропа, бляха-муха, — сказал тогда гигант, — вокруг ментовских постов, чтоб ты знал. Раз-два — жух — и ты на ДВРЗ.[57] Считай, в Дарнице. Правда, тут на автопатруль можно нарваться, что, в натуре, еще хуже…

— Береженого Бог бережет, — решил Андрей. — Автопатруль — это как повезет. Бабка надвое сказала.

Вообще говоря, он был уверен, что милиция уделяет основное внимание покидающим город машинам, смотря на въезжающие сквозь пальцы.

«Это если особых распоряжений нет. А есть такие, или нет — остается гадать на кофейной гуще. Но лучше — не проверять. Обидно будет на последних километрах влипнуть.

На ум пришли слова отца, сказанные однажды в сарае, превращенном Бандурой-старшим в малярную мастерскую. Отец высказался в таком духе, будто в любом деле последний этап — самый тяжелый.

— Почему так, один Бог знает, но только именно так обстоят дела, — вздохнул отец. Он как раз перекрашивал борт их верной «тройки», плавно водя покрасочным пистолетом. Работа близилась к концу, когда пульверизатор фыркнул, компрессор подавился, воздушный шланг слетел со штуцера. Из сопла вылетел здоровенный плевок краски, шлепнулся на борт и медленно поплыл на пол.

— Вот так, — добавил отец, смахнув с носа большую каплю краски, очутившуюся там, в результате происшествия. — Выкручиваешь откуда-то болты, последний обязательно сломается. И будешь его потом сутки высверливать.

Андрею, частенько возившемуся в гараже вместе с отцом, оставалось только кивнуть.