Охота на русскую Золушку (СИ)

Работ госпожи Мериан в зале нашлось всего две. Небольшие и не самые интересные. Мы поболтались немного по другим залам. Потом решили покинуть заведение ради, как Берти это назвал, чашечки кофе. Но, как выяснилось, мы оба так проголодались, что надолго засели в ближайшей от музея кафешке. Берти оказался все-таки не айтишником, а тем, кем представился — без пяти минут политологом. Я не удержалась, рассказала ему о своем проекте. Ну, потому что это единственное, о чем я могла сейчас говорить без сбоя сердечного ритма и кома в горле. А казалось бы! Еще месяц назад я жила только своей научной идеей. Как же быстро все изменилось.

Берти выслушал меня очень внимательно. Потом погрузился в долгие размышления. И я уже решила, что ему совершенно нечего мне сказать. Такое ни раз бывало даже с очень умными людьми. Они просто разводили руками, заявляя, что-то типа, ну, воля ваша.

И тут долговязый блондин с серыми как сухой асфальт глазами вдруг изрек:

— Кажется, что вы бросаете вызов науке, Мария. Но на самом деле, вы бросаете вызов обществу. И не только его верхушке. Вовсе нет. Ваше изобретение изменит к худшему жизнь простых людей.

— Что?! — я с такой силой брякнула чашкой о блюдце, что за стойкой вздрогнул бариста.

— Посудите сами, — он невозмутимо отпил свой кофе, — После того, как вы пройдетесь со своим аппаратам по всем более-менее уважаемым галереям, и выясните, что большая половина выставленных там экспонатов — подделки, посетители утратят интерес к живописи. Это, к сожалению, ожидаемые последствия. Стоит ли объяснять?

— Уж потрудитесь!

И с чего я решила, что он милый и безобидный? Сейчас его светло-серый взгляд высверлил во мне две кровоточащие раны. Отличную я выбрала нейтральную тему для разговора. Плакать хочется.

А он лишь хмыкнул, как будто ожидал от меня большего, но все-таки снизошел, пустился в пояснения:

— Допустим, вам удастся доказать, что львиная часть выставочных экспонатов картинных галерей — фальшивки. А я уверен, так оно и есть. Видите ли, люди всегда остаются людьми. Жажда наживы в большинстве случаев побеждает порядочность и даже страх наказания. Цена за честь в мире искусства просто смешная, знаете ли. Однако, искусствовед, преступивший закон и продавший подлинник, обязан заменить его такой копией, чтобы даже его коллеги не отличили ее от оригинала. Иначе он пропал. Но спасает его то, что в прошлом, да и в настоящем полным-полно талантливых художников, способных на качественную подделку. Ведь в живописи ценна концепция, не так ли? Чистая идея. А кто воплотил эту чистую идею: тот, кто ее придумал, его ученики или подражатели для рядового зрителя не так уж и важно. Но если люди узнают, что в галереях выставляют не шедевры, а их копии, купят они билет?

Я вздохнула. Ответа и не требовалось.

— Люди готовы перелететь океан, чтобы сфотографироваться рядом с «Рождением Венеры» и «Головой Медузы Горгоны» в галерее Уффици. А если вы объявите их фальшивками?

— Начнется расследование. Руководство галереи попытается найти подлинники, — вяло предположила я, понимая, что он прав. Он прав даже больше, чем Марко, который утверждал, что богачам мой аппарат лишь навредит. Берти раскрыл мне худшую перспективу. Я принесу вред простым людям. Я пытаюсь найти истину там, где она не нужна.

Он помотал головой:

— Людям по большому счету не важно настоящая перед ним картина или подделка. Она не чувствуют себя обманутыми. Мало кто из посетителей галерей настолько хорошо разбираются в живописи. Своим аппаратом быстрого распознавания подлинников вы подорвете доверие к художественным галереям. Как следствие, интерес к живописи упадет. Это обесценит старые картины, и сделает вклады в искусство малопривлекательными. Вы не только лишите миллионы людей возможности увидеть шедевры и прикоснуться к великому, но и поставите под угрозу сохранность многих полотен. Вы ведь должны понимать, что люди, незаконно владеющие подлинниками Караваджо и Боттичелли, вряд ли захотят понести за это наказание. В лучшем случае они очень хорошо их спрячут.

В музее этот Берти выглядел милым и застенчивым парнем. А оказался чертовски рассудительным неприятным типом. Я вздохнула. Он все правильно сказал. Я собралась принести в мир зло в красивой упаковке. Еще и красной ленточкой перевязанной. Да, с научной точки зрения мое изобретение прорыв, но вот во всем остальном…

Он говорил что-то еще. Горячо, даже запальчиво, и вдруг замер на полуслове. Я и не поняла, как моя рука оказалась стиснутой в его сухих, горячих пальцах.

— Простите, я склонен увлекаться идеей. И совсем не думаю о чувствах собеседника.

Мы встретились взглядами. Его глаза здорово потемнели. Может быть, тучи закрыли солнце, и желтые лучи уже не ласкали цветные витражи больших окон кафешки, а может, ему и правда стало неловко.

— Нет, вы совершенно правы, Берти.

— Не прав, — он чуть сильнее сжал мою руку и, глянув куда-то в сторону, снова посмотрел на меня прямо и честно, — Ваше изобретение не абсолютное зло. Оно как порох, если вы понимаете, о чем я.

Я не понимала. Поэтому неопределенно мотнула головой.