Охота на Скунса

— По мне, так лучше со всеми, — проворчал детина, покрытый татуировками, как персидский ковер узорами. Это был вор в законе по кличке Ржавый, хозяин их камеры. — Не уважаю, когда откалываются от коллектива.

— Как же быть? — поинтересовался Савва. — Получается, если мы нагрешили — а безгрешен кто? — то уж пути назад все равно нет. Какой же смысл каяться?

— Надежда есть всегда! — воскликнул проповедник. — Бог суров, но и милостив! Если вы сойдете с тернистого пути греха и посвятите остаток жизни раскаянию, если будете ежеминутно думать о карах, которые ждут вас за гробом…

— Ты чего, одупел? — спросил все тот же детина. — Хорошая жисть — каждую минуту думай, как тебя потом припекут. Век свободы не видать. Это, по-нашему, донимай — пока на воле ходишь, все время думай, как тебя будут на зоне трахать. На хрена такая свобода! Не-е, парень, — махнул он на проповедника, — чего-то ты не то заливаешь. К нам на зону батюшка приходил, он как-то иначе все это ваше хозяйство представлял.

— Заблуждаются те, — снова начал проповедник, — кто думает, что простым раскаянием можно заслужить спасения. Горстка людей спасется…

— А шел бы ты вместе со своей горсткой! — Ржавый, который все это время лежал, вдруг принял сидячее положение на нарах с явным намерением спуститься вниз.

Несмотря на то, что сам проповедник, без сомнения, принадлежал к той самой соли земли, которая непременно обретет спасение на том свете, в текущей жизни ему все-таки не очень улыбалось попасть в лапы татуированного грешника, и он поспешно ретировался, положив на край нар синюю книжицу с золотым крестом на обложке.

— В этой книге вы найдете все ответы, — промямлил он.

— Ладно, давай рви когти отселя! — прорычал татуированный, человек в глубине души добродушный, даже добрый, что он тщательно скрывал, ибо это качество не слишком вязалось с его общественным положением.

Когда проповедник исчез, а вертухай закрыл железную дверь, Ржавый взял книгу, полистал ее и положил обратно на нары.

— Кто тут грамотный, можете читать, — разрешил он.

Охота покрутить книжицу возникла у многих, некоторые даже полистали, почитали кое-что, но в конце концов бросили. Савва взял ее и, раскрыв на одной из страниц, прочел:

«И сказал Он Лазарю: „Встань и иди“».

Все поплыло перед глазами у Саввы. Эта книга называлась «Евангелие», и в ней действительно было много ответов на многие вопросы. Когда Савву переводили в другую камеру, Ржавый, к тому времени успевший искренне полюбить его, любезно разрешил забрать книгу с собой:

— Ты, Саввушка, сам такой же исусик, тебе это в самый раз, а мы уж как-нибудь вашими молитвами…

Это тюремное Евангелие Савва до сих пор носил с собой во внутреннем кармане куртки.

Его очень поддержала тогда эта книга. И когда Савва ушел на свободу, он даже пытался отыскать того проповедника, который приходил к ним в камеру. Он пошел в ближайший храм, но батюшка только покачал головой, выслушав его рассказ:

— Ловцы душ, адвентисты, должно быть, наведывались, — сказал он, перекрестившись. — Видите как, везде, где православный священник не успеет, они пролезут. Надо и мне пойти к узникам. Но нет худа без добра, принес и еретик слово Божие.

Савва дотронулся до кармана, где лежало затрепанное Евангелие. «Чти отца твоего и мать твою», — подумал он. А для этого их надо было найти.

Он встал и снова пошел к тому дому, который казался ему самым знакомым.

Вот детская площадка с остатками песочницы и металлическим остовом качелей. Детей не видно. Их давно перестали выпускать одних во двор, да и выпускать, в сущности, некого. Дети в России перевелись. Савва попытался представить себе, как выглядел этот двор тридцать лет назад, когда в песочнице еще оставался песок, а качели были целыми. На скамейках сидели мамаши с колясками, бабушки с вязаньем… Он зажмурился. Нет, возникавшая картина была лишь воображаемой, ей не хватало плоти и крови реального воспоминания: не было у бабушек и мамаш узнаваемых лиц, и дети вокруг были лишены индивидуальности. Савва еще раз закрыл глаза и пришел к горькому убеждению: он никогда не играл на этой площадке. Он вообще не жил здесь ребенком.

Хорошо, а взрослым? Почему этот двор все-таки кажется знакомым? Он посмотрел на полуразвалившуюся скамейку, от которой остались лишь чугунные боковины, соединенные между собой несколькими рейками, на которых при всем желании нельзя было бы усидеть. И вдруг яркая настоящая картина пронеслась перед его внутренним взором.

Темно. Прохладно, но не холодно. Фонарь освещает стоящий рядом клен, усыпанный желтыми листьями, и они кажутся золотыми. Трава под фонарем еще совсем зеленая. Ранняя осень, видимо — сентябрь.