Охота на слово

—  Бон, — сказал он поручику. — Диси вузэт каптиф. Вотрэпэиси виф… Сивлетубонёр [9].

—  Пердесёмаскарад, лёфранс этанантант бьянкомну [10]… — недовольно начал Мякишев.

Но человек в эполетах покачал головой, решительно ударил себя в грудь, на которой сверкала медная бляха, и резко перебил его:

—  Нузавон даменэ каптифс деванлекомт дедюронель [11].

—  Киавудоне сёдруа эсетордр? [12]— отрывисто поинтересовался у чужаков Мякишев, нащупывая на боку ножны.

—  Лёмарешаль дюк детревиз! [13]— выпрямившись, гаркнул в ответ солдат.

Ряженые солдаты угрожающе вскинули ружья.

— Кто это такие? Что за язык? О чём они говорят? — с тревогой оглядывая странных незнакомцев, спросил Савелий Игнатьевич.

Поручик ещё спросил о чём-то и, поморщившись, отдал саблю. Вернувшись к рабочему, Мякишев растерянно сказал:

— Язык — французский. Не могу поверить… Эти ненормальные люди… утверждают, что принадлежат к четвёртому корпусу армии его величества императора. Их старший, по имени Шарль-Франсуа, заявляет, что мы с вами арестованы. Он не причинит нам вреда, но у него приказ — доставить нас к своему командующему…

Мякишев криво усмехнулся и уточнил:

— К королю Неаполитанскому.

Савелий Игнатьевич растерялся от неожиданности.

— Чушь какая-то… К какому королю? Какого ещё императора? Бывшего самодержца Романова, что ли? Смещённого год назад? Или брата его… как его звать-то… Константина?

— Ни того, ни другого.

Мякишев ещё раз оглянулся на людей в странной одежде. Потом наклонился к рабочему и прошептал на ухо:

— Похоже, я был прав. Мы каким-то образом перенеслись в настоящий восемьсот двенадцатый год. Речь о Наполеоне Бонапарте Первом, императоре Франции.

— Глупость какая-то. Невозможно! — Савелий Игнатьевич решительно замотал головой. — Наполеон… Да он же умер давно! Мы это в школе учили. В тринадцатом году это на любой открытке было написано… Умер Наполеон, и всё его войско — тоже.

— Значит, не умерли, — убеждённо возразил Мякишев. — Получается, что здесь, где мы с вами находимся, Наполеон жив, и по-прежнему правитель Франции, Египта и половины Европы. К настоящему времени, напомню, захвативший Гродно, Смоленск и Москву и стоящий здесь со стотысячной французской армией.

— А Кутузов что же? — растерялся Савелий Игнатьевич.

— Кутузов…

Поручик задумался и ответил не сразу.

— Если я всё правильно понимаю и это не фантом, фельдмаршал с графом Ростопчиным сейчас втайне от Александра I отступают по Казанскому тракту. Туда же уходят обозы со всем, что удалось вывезти из города. Ну а Москве… Москве суждено сгореть, превратиться в головешки. После чего армия «двунадесяти языков», оставшись без еды и зимних квартир, будет наголову разбита под Березином… А величие Франции навсегда обратится в прах, и миром станет править Англия… Всё решено; письмо Ливена уже идёт к Гарденбергу. Смотрите… Да глядите же!

Взяв рабочего за плечо, поручик развернул его. Резко дёрнулись солдаты. Печные трубы выделялись над низкими домами изломанной чёрной линией, а за ними разгоралось багровое пламя.

Опять налетел ветер, и Савелий Игнатьевич уловил в воздухе запах гари.

— Смотрите! Вы видите? — крикнул поручик. — Город уже пылает с трёх сторон! Ещё чуть-чуть — и мы с вами здесь тоже заживо поджаримся.

— Тогда надо что-то делать… тушить, — Савелий Игнатьевич озирался по сторонам.

— Тушить? Да вы в своём уме? — Мякишев выразительно на него посмотрел. — Тут и сто пожарных расчётов не справятся. К тому же из города по приказу Ростопчина вывезли все пожарные трубы… — Он помотал головой. — Нет, это уже дело решённое. Москва сгорит и станет пирровым триумфом для французов.

Рабочий с тоской оглядел красивые здания вдоль улицы. Вспомнил ряды книг в библиотеке и с тяжёлым сердцем кивнул.

— Ладно, вы правы. Но тогда мы должны пробиваться к своим.

— Боюсь, не получится. — Мякишев покачал головой. — Если здесь всё такое же, как было в настоящем восемьсот двенадцатом году, то ближайший отсюда русский корпус — казаки Милорадовича. Но с ними сейчас сражается кавалерия Мюрата. Мы с вами отрезаны, Савелий Игнатьевич… отрезаны надёжно.

Тем временем солдат в канареечных штанах выступил вперёд и, положив руку на саблю, раздражённо буркнул:

—  Лётам эпё, нотр буф этанто. Свивэ нуту, синон жвэ ву бранлэ убюшэ! [14]

— Что он сказал? — встревожился Савелий Игнатьевич.

— Сказал, что, если мы сейчас же не пойдём вслед за ним, нам будет очень плохо, — ответил поручик сквозь сжатые зубы.

Савелий Игнатьевич попятился.

— Куда? В плен? К захватчикам? И вы, офицер, так спокойно говорите об этом?

— А вы? — вскинулся Мякишев. — Разве это не ваша партия выступала против войны?

— Лично я на собрании был за затягивание переговоров, — угрюмо ответил Савелий Игнатьевич. — И за агитацию в немецких войсках.

— Интересная позиция!