Ответа на этот крик души не последовало. Через несколько дней Киров отправился в Москву на Пленум ЦК. Вряд ли Сергей Миронович вообще читал николаевское письмо. Лишь в самом конце ноября он вернулся в Ленинград. 1 декабря было третьим днем его пребывания в городе. Однако Николаев, очевидно, уже утратил способность объективно оценивать происходящее. Идея громкого теракта все сильнее овладевала им. Кстати сказать, и предыдущее письмо Николаева Кирову, написанное в июле, вряд ли попало в руки адресата. И не только потому, что Киров едва ли имел возможность прочитывать всю направляемую ему корреспонденцию, и с большинством писем-жалоб, вероятно, разбирался его секретариат. Главное – Сергея Мироновича в тот момент также не было в Ленинграде. 24 июля он уехал на отдых в Сочи и вернулся только в конце августа, чтобы через несколько дней отбыть в Казахстан и вновь вернуться в город на Неве лишь в начале октября.
1 декабря 1934 года Киров собирался провести в Таврическом дворце партийно-хозяйственный актив по итогам Пленума и Центрального Комитета партии и даже не планировал заезжать в Смольный. Николаев же появился в Смольном лишь для того, чтобы попытаться достать через знакомых пригласительный билет на актив. В штаб ленинградских коммунистов попасть тогда не составляло труда. На первом этаже размещались обком и горком ВЛКСМ, на втором – Ленсовет и облсовет, на третьем – обком и горком ВКП(б). Вход на первые два этажа был свободный, а перед третьим располагался пост охраны. Однако коммунистов пускали по разовым пропускам, автоматически выдававшимся по предъявлении партбилета. Самого Кирова, конечно, охраняли тщательнее, тем более что ему не раз угрожали. Сохранилось, например, следующее анонимное письмо от 1 декабря 1926 года: «Тов. Киров, а тебе мы, оппозиционеры, заявляем: перестань барствовать, мы знаем, где ты живешь. И если поедешь в автомобиле, то мы, оппозиция, в одно прекрасное время будем ловить таких паразитов, как ты, тов. Киров, и мы вас всех паразитов постараемся уничтожить». В июле 1933 года один студент сообщал Кирову, что слышал разговор двух иностранцев, обсуждавших возможность покушения на главу ленинградских коммунистов. Проникали в Ленинград и белые террористы, связанные с Русским общевоинским союзом. Об одном подобном инциденте рассказал бывший сотрудник ОРУДа Ленсовета А. П. Пальчинский: «Это было летом 1934 года. Ночью меня срочно вызвали на службу. И предложили незаметно в сторону Сестрорецка провести несколько машин, в которых находились военные. В мою машину сел Фриновский (один из руководителей НКВД. –
Эта неудача белоэмигрантов – еще одно подтверждение того, что подготовленным террористам, связанным с какой-либо организацией, оказывается труднее осуществить задуманное, чем дилетантам-одиночкам. Конечно, материальные возможности РОВСа для осуществления теракта были неизмеримо больше, чем у Леонида Николаева, но и вероятность того, что исполнители станут жертвой предательства, была очень высока. Ведь организация была буквально нашпигована советскими агентами, вроде одного из руководителей РОВСа генерала Н. В. Скоблина. Поэтому НКВД заранее было информировано о миссии Прилуцкого и поджидало террористов. Первая версия, которую чекисты стали отрабатывать сразу после убийства Кирова, касалась как раз связей Николаева с белой эмиграцией. Поэтому сразу же после покушения шеф НКВД Г. Г. Ягода настойчиво допытывался по телефону у заместителя начальника Ленинградского управления внутренних дел Ф. Т. Фомина, не иностранного ли производства одежда на Николаеве. Данная версия очень быстро была отброшена, но на всякий случай расстреляли 103 человека в Ленинграде и области, легальными и нелегальными путями нерасчетливо вернувшихся из эмиграции с сугубо мирными и по-человечески понятными намерениями – воссоединиться с семьями.