Охота на Сталина, охота на Гитлера. Тайная борьба спецслужб

Вспомним, как Зиберт-Кузнецов, даже добившись приема к гаулейтеру Коху (по-нашему – секретарю обкома партии. – Б. С.) и имея в кармане пистолете отравленными пулями, так и не смог осуществить теракта. А уж убить Гитлера или Сталина у рядового агента, будь то Миклашевский или Таврин, не было ровно никакой возможности. Тут могло помочь только чудо, счастливый случай. Но ни одна спецслужба, планируя устранение политического деятеля, не склонна полагаться на случайность.

А может быть, советская разведка все-таки имела агентов в самом ближайшем окружении фюрера? Утверждения такого рода содержатся в мемуарах уцелевших руководителей германских спецслужб Вальтера Шелленберга и Райнхарда Гелена. Можно ли им доверять? Давайте в заключение подробно проанализируем эти свидетельства.

ТАЙНА «КРАСНОЙ КАПЕЛЛЫ»

Шелленберг утверждал, что в той или иной мере советскими агентами были рейхслейтер Мартин Борман, возглавлявший партийную канцелярию, и глава гестапо Генрих Мюллер. Вот что он писал по этому поводу в американской версии своих мемуаров:

«Борман, постоянно присутствовавший в окружении Гитлера, стал незаменимым человеком именно в силу этого постоянства. Все, что имело отношение к Гитлеру, проходило через Бормана. Он находился при решении всех вопросов, больших и малых; что бы Гитлер ни переживал: возбуждение, бешеный гнев или упадок сил – свидетелем этого неизбежно был Борман. От Бормана даже зависело, как направить эти эмоции Гитлера в русло его повседневной жизни. Борман мог ловко подыскать слово, необходимое для того, чтобы сменить неприятную тему разговора и перевести внимание фюрера на новый объект, – короче говоря, он умел рассеять его опасения. Он обладал прекрасной памятью и непреклонной волей, что было особенно ценно для Гитлера, в особенности в последние годы, Так как чем более абсолютистским становился режим, тем труднее было согласовать деятельность огромной военной машины с приказами фюрера. Чем более напряжены были нервы, тем более успокаивающе действовало на него постоянное присутствие Бормана, человека с твердым и непреклонным характером, который оказывался рядом в любое время дня и ночи (читая Шелленберга, можно подумать, что фюрер был безвольным, мягким человеком, но тогда как, интересно., удалось ему увлечь за собою 80-миллионный немецкий народ и санкционировать истребление миллионов и миллионов невинных людей? – Б. С.). Борман обладал способностью уловить самую суть вопроса, изложить его в доступной и доходчивой форме и суммировать основные проблемы в виде нескольких четких формулировок. Он настолько умело это делал, что, даже слушая его самый короткий доклад, можно было понять, какого именно решения он добивается. Примеры этого мне приходилось наблюдать неоднократно…

Я однажды беседовал о личных качествах Бормана с Гиммлером, который подтвердил правильность моей оценки. «Фюрер настолько привык к Борману, – сказал он, – что было бы крайне трудно уменьшить его влияние. Я много раз пытался с ним договориться, хотя фактически мой долг – добиться его отстранения. Я надеюсь, что мне удастся перехитрить его, причем так, что отпадет сама необходимость от него отделываться. На нем лежит ответственность за многие неверные шаги фюрера; он не только соглашался с тем, что фюрер должен быть непреклонным в своих решениях, но и активно способствовал этому».

Всю жизнь Борман методично закреплял за собой завоеванные позиции. Когда-то он был управляющим поместьем в Мекленбурге; затем стал диверсантом и участвовал в движении против французов во время оккупации Рура; он также входил в состав «черного», т. е. нелегального, рейхсвера. Он вступил в национал-социалистическую партию в самом начале ее существования и сделал карьеру под покровительством Гесса, место которого он занял и использовал для увеличения своей политической власти в таких масштабах, о которых Гесс и не мечтал. В 1945 году, здраво оценивая общую ситуацию и учитываю опасность, связанную с занимаемым им положением, он предпринял решительную попытку перейти в восточный лагерь.

Вторым представителем руководящих кругов, имевших явную склонность к России, был Мюллер. Серьезные подозрения относительно искренности его работы против России у меня впервые возникли весной 1943 года после окончания совещания атташе по делам полиции в иностранных государствах. Мюллер, мои отношения с которым становились все более враждебными, в тот вечер был подчеркнуто корректен и вежлив. Я думал, что была уже почти ночь и он порядком успел напиться, но вдруг он сказал, что желал бы поговорить со мной.

Разговор пошел о «Красной капелле». Он весьма настойчиво стремился выяснить причины, которые крылись за фактами измены, и хотел получить представление об образе мыслей, на основе которых такая измена стала возможной.