Охота на сурков

Принцип «двойной оптики» нередко встречается в современной литературе, не нов он и для Ульриха Бехера. Уже в первой книге (1932) — в рассказе «О недостаточности действительности» — писатель декларировал этот принцип и в дальнейшем многократно его применял в своем творчестве. Выразительные возможности «двойной оптики» разнообразны, в художественной системе произведения она способна выполнять различные функции. Она может служить правдивому раскрытию действительности, может, напротив, мистифицировать ее. Присмотримся внимательней, чем и насколько убедительно она мотивирована в романе «Охота на сурков».

«У вас мания преследования, — насмешливо выговаривает тен Бройка Альберту Требле. — Вам повсюду мерещатся всякие ужасы».

И в самом деле: у подножия глетчера Мортерач Требле слышится в отдалении «душераздирающий крик», которого не слышит никто, кроме него. Проезжая мимо Кампферского озера, он внезапно замечает под водой свет, которого не видят его спутники. Казалось бы, наглядные примеры галлюцинации? Но вскоре выясняется, что крик действительно был — кричал капитан Фатерклопп, внезапно попавший под пулеметный обстрел. И свет в озере вовсе не был ни бредом, ни иллюзией — его излучали фары автомобиля, затонувшего вместе с водителем, адвокатом де Коланой.

Таким образом, изречение аббата Галиани, прочно засевшее в памяти Альберта Треблы: «Мы не созданы для правды, правда — не наш удел. Наш удел — оптический обман», — не следует, конечно, понимать как некий принцип, коему безоговорочно подчинено действие в романе. В истинность многих фактов, которые отпечатываются в сознании героя и через него передаются читателю, должно верить. Совершенно несомненен в своей жестокой реальности фашистский террор, бушующий в третьей империи и простерший свои щупальца за ее рубежи. Варварское убийство Максима Гропшейда, провокационное письмо Адельхарта фон Штепаншица, мужественная смерть Константина Джаксы, побег Валентина Тифенбруккера из концлагеря Дахау, расправа гитлеровских агентов с инженером Формисом, похищение антифашиста-журналиста Бертольда Якоба, преследования самого Треблы со стороны кантональной полиции — все это действительные события, а не фантомы болезненного воображения героя. Равно как и бывший гауптман, а ныне оберштурмбанфюрер Лаймгрубер с его картотекой, его человеконенавистническим фанатизмом и одновременно фальшиво-нарочитыми, отечески грубоватыми манерами — фигура не вымышленного, а реального мира.

Но рядом с этими достоверными фигурами и фактами «двойная оптика» сознания Треблы отбрасывает на экран изображения неотчетливые, с неясными, расплывающимися контурами или даже безусловно фантасмагоричные и призрачные. На реальные события, реальные утраты и гибель друзей, реальные опасности и угрозы наслаиваются страхи, кошмары и догадки, степень обоснованности которых так и остается невыясненной. Является ли Георг Мостни немым кретином, которого брат вывез в Швейцарию, чтобы спасти от эвтаназии, или это искусно маскирующийся гестаповский агент, засланный вместе с Йозефом Крайнером для совершения террористического акта? Погиб ли Гауденц де Колана в результате несчастного случая или был предумышленно убит боявшимся разоблачения преступником Меном Клавадечером? Обнаружил ли Требла в воде тело утопленника Цуана или то, что он принял за его бороду, было лишь пучком водорослей? Пришел ли Каспер Клалюна к Требле, с тем чтобы добросовестно выполнить свои обязанности проводника в горах, или он был подосланным убийцей? А если убийцей, то кем он был подослан: тен Бройкой? Клавадечером? Или Крайнером и Мостни?

Есть известные основания, для того чтобы на любой из этих вопросов ответить либо так, либо этак. Твердый и однозначный ответ невозможен. Является ли во всех этих случаях Требла бдительным и проницательным аналитиком, приходящим к безошибочным выводам, или мнительным человеком, преследуемым беспочвенными страхами, так и остается неясным. Не исключено и второе. На такую возможность прямо указывают некоторые эпизоды романа, свидетельствующие о подверженности Треблы бреду и галлюцинациям (процессия призраков на ночной дороге через Стадзерский лес, «перестрелка» с копной сена…). А если углубиться в анамнез героя, то нельзя пройти и мимо «гипертрофированной впечатлительности», которую признал у семнадцатилетнего юноши профессор-психиатр, и последующего тяжелого черепного ранения в воздушном бою во время первой мировой войны, и, наконец, воздействия на психику наркотика-эфедрина.