Охота на сурков

— Ну вот. При всех случаях жизни им надо попасть в Кьезу, но перевалочные пункты находятся дальше и ниже, в Бергамо. Например, Бербенно. Там они, очевидно, заночуют, отдохнут от тяжелой дороги, на следующий день опять переберутся через горы, а на рассвете соединят не приятное с полезным, а полезное с полезным, побраконьерствуют, если только пограничники не спугнут их.

— Они охотятся на серн? Сейчас, когда охота запрещена?

— No. Marmots. Munggs, as they call them here[396].

— На сурков? На зверюшек, которых из чистого идиотизма почти полностью истребили, хотя мясо у них, по-моему, несъедобное, а мех не имеет никакой ценности? Да зачем, черт подери, этой шайке охотиться на сурков?

— Не волнуйтесь, мистер. — Фиц принялся за порцию merinque glacée[397], величиной примерно с его голову. — Those fucking quacks in the Canton of Appenzell…[398]

— He понимаю.

— Эти вонючие аппенцелльские знахари растирают своих пациентов жиром сурков. Disgusting, isn’t it?[399]

— Какая гадость. Этого я не знал.

— Отлично, оказывается, чего-то вы все же не знали. — Фиц опять издал сухой, насмешливо-примирительный смешок, словно хотел поставить меня на место, но передумал. Сумеречные фигуры на другой стороне площади мгновенно исчезли, словно рой мух; казалось, их всосали в себя апокрифические, выглядевшие в Санкт-Морице совершенно неестественно амбарные ворота. Теперь перед этими уже закрытыми воротами маячил один только экс-проводник Клалюна, но уже без фонаря; пожалуй, он напоминал индейца-часового из вестерна «Би-Пикчерс».

Ясно одно, сегодня днем Клалюну послал ко мне не Йооп, а Мостни. Если бы я не накачался эфедрином, у меня после этого умозаключения наверняка запульсировала бы кровь во лбу на месте старой раны. (Но этого не случилось.)

— Да, трагедия братьев, — сказал я так, будто обращался к серо-голубым сумеркам.

— Ужасную историю с братьями Цбраджен мы, по-моему, достаточно обсудили. — На остром кончике носа Фица повис белоснежный кусочек меренги.

— В данную минуту я говорю не о тех братьях, а о Marmot-hunting[400], — сказал я, по-прежнему глядя в серо-голубые сумерки. — Я имею в виду охоту на сурков, на которую в давно прошедшие времена отправились господин Кадуф-Боннар с Меном Клавой, как вы его называете, и брат Мена… не помню имя…

— Пейдар. Да, это уже другая история, старая история, о которой мне в самом деле не хотелось бы распространяться. Но как вы, собственно говоря, до нее докопались? Пациент, который всего-навсего лечится здесь от сенной лихорадки, вдруг стал эдаким знатоком самых запутанных inside-stories[401].

— Эту историю мне рассказал доктор де Колана.

— Святая скумбрия, святая корова. Святой Патрик. Святые херувимы и серафимы, — сказал Фиц со стоическим выражением лица и приложил к носу салфетку, — Док Гав-Гав. Со всех сторон он на тебя наступает. Недаром я всегда говорю: усопшие бродят среди нас.

— В данном случае это не подтверждается. Роковую историю о Пейдаре он рассказал мне за несколько дней до-о своей кончины.

— I see[402].

— Сидя в «Чезетта-Гришуне».

— I see. Надеюсь, во время этого разговора вас не подслушивал Мен Клава.

Несмотря на то что я наглотался эфедрина, у меня невольно вырвалось замечание:

— Контрабандистов я не могу считать стопроцентными преступниками!

— Зато вы ненавидите охотников на сурков.

— Правильно. А теперь разрешите задать вам один вопрос, мистер Фицэллан, ммм, как по-вашему, способен ли этот Мен Клава — имя его звучит совсем как имя американского гангстера — совершить серь-ез-ное преступление?

Мой собеседник поковырял вилкой в меренгах.

— Тогда ответьте, господин чудак, и на мой вопрос: почему вас так заинтересовала эта старая, чисто местная история? Почему?

— Мм… Меня, как юриста по образованию, привлекают редкие уголовно-правовые казусы.

— Вы, стало быть, адвокат?

— Нет.

— Да, на адвоката вы не похожи. Значит, just for fun[403] вы хотели бы дознаться, что, согласно моему скромному разумению, тогда случилось: застрелил ли Мен Пейдара по ошибке или с умыслом? Пиф-паф.

— Должен признаться, что я пришел сегодня в кафе «Д’Альбана» не в последнюю очередь с этой целью. Хочу освежить в памяти господина Кадуфа старую историю с выстрелом.

Фиц вдруг заговорил на своем вымученном французском:

— Tôt ou tard /On bouffe bien/ chez Caduff-Bonnard. Шеф-повар Кадуф в это время дня трудится на кухне. Но вы из него ничегошеньки не вытянете. Он принципиально не разговаривает об этом печальном происшествии, которое давно положено ad acta.

— Почему не разговаривает?

— Может быть, боится.

— Кого. Мена Клавы?

— Может быть.

— Но послушайте, мистер Фиц. Эта страна известна как самая цивилизованная страна в Европе…

— My good man[404], ради бога, не надо доводов, которые всегда приводит определенный сорт швейцарцев, в высшей степени самодовольных. Do you really believe, that in the most civilised country doesn’t exist this ffrightful ffeeling of ffucking ffear?[405]

Он сделал гримасу, и его личико стало похожим на печеное яблоко, будто он и сам нередко испытывал этот немыслимый сссобачий сстрах.