Охота на сурков

Оба Белобрысых вскинули лыжные палки на плечо, я, последовав их примеру, вскинул альпеншток почтмейстерши и зашагал в сорока примерно метрах за ними по шоссе из Каптареллы. На поворотах дороги к Санкт-Морицу то и дело возникала вереница фур, запряженных мулами, тянувшими с горы длинные доски; запах длинноухих дошел до меня, возницы не торопясь шагали рядом с таким видом, словно позабыли о своих фурах. На каждом повороте возникала новая повозка. Тут я и потерял из виду оба «египетских» свитера.

Перед домом де Коланы стоял неотмытый «фиат» адвоката. Воспользоваться молотком входной двери? Веерообразная ручка, не павлиний ли это хвост в миниатюре? Я оглядел «фиат». Бампер слева погнут, на крыле вмятина; левая подножка надломана. В заднем окне висит амулет, который я в прошлый раз не заметил. Диковинная метелка, посмотришь, точно пучок форелевых скелетов или начисто облысевшие павлиньи перья. Ко мне, пересекая Шульхаусплац, шел де Колана и ничуть не покачивался.

— Мое почтенье, господин де Колана!

— Мое почтенье, — передразнил он меня скрипучим голосом, — господин Черно-Белый-Бело-Черный.

Он держал в руках трость и портфель и, без сомнения, был трезв. Чирей на его ноздре побледнел, ницшевские усы он, видимо, обработал гребнем, а черную патриархально-крестьянскую шляпу — щеткой.

— Попали в аварию? — Я кивнул на помятое крыло, на поврежденный бампер. — Наскочили на кого-нибудь?

— Пф-ф-ф! — фыркнул он в усы. — Я-я наскочил! На ме-ня на-ско-чи-ли, огромный грузовик, драгоценный мой господ ян Черно-Белый-Бело-Черный. Э-э-эх! — Он взмахнул тростью над «фиатом». — Надо бы как-нибудь отмыть… А теперь мне нужно в Поскьяво. По делам, — кратко заключил он, открыл дверцу и попытался перешагнуть надломанную подножку.

— В Поскьяво? А не едете ли вы через Понтрезину?

— Садитесь, Черно-Белый-Бело-Черный.

Трость и портфель он резко швырнул на заднее сиденье, густо покрытое собачьей шерстью. А стоило ему включить стартер, как за дверью раздался разноголосый собачий лай и вой самых разных диапазонов. Адвокат машинально схватился было за дверцу, но опомнился и повел дребезжащий «фиат» через Шульхаусплац.

Он ехал с угрюмой осторожностью.

— Позвольте задать вопрос: почему, собственно говоря, вы окрестили меня Черно-Белым-Бело-Черным?

— На это имеются свои резоны… э… однажды, в какой-то газете я… э-э… прочел ваш рассказ… вся соль его была в сочетании цветов: черно-белый-бело-черный.

— Исключено, черно-желтый, или красно-бело-красный, или просто красный, это уж скорее могло быть. Но главное, у моих рассказов дурная слава именно из-за отсутствия «соли».

— Авсетакиавсетаки, — настаивал он бранчливо, — это была соль рассказа. Вы опубликовали его под псевдонимом Альберт Требла, не так ли?

— Это не псевдоним, это анаграмма. Меня зовут Альберт, если прочесть имя справа налево, получится Требла. Просто надо по буквам прочесть справа налево.

— Минуточку… и это ведь тоже могло быть солью рассказа.

— Что?

— Да вот: просто справа налево.

Мы миновали Целерину и небольшой мост через юный Инн. Слева остался одинокий холм с маленькой церквушкой. Две башни. Большая, что острыми зубцами впивается в небо, совсем развалилась. Фронтон ее сгорел, видимо, много лет назад. Или много столетий. Малая, пристроенная сзади к боковому нефу, смахивает на дряхлую колокольню.

Колокольня. (Стоит вспомнить стройные прекрасные колокольни Италии… Италия для меня в настоящее время табу.) Всю маленькую группу окружают сосны с изящными оголенными стволами, пушистыми рыжими верхушками.

Мы пересекли Пунт-Мураль, взобрались вверх по берегу Флацбаха, и тут водитель пробурчал что-то о чуме, а я поинтересовался, может, в этом соль еще одного моего рассказа, но он мрачно кивнул вправо, в сторону холмистой местности перед лесом (Стадзерский лес?):

— Плен-да-Чома.

Перед самым въездом в Нижнюю Понтрезину мне бросились в глаза — также справа — многочисленные продолговатые холмики высотой почти в человеческий рост: сложенные плитки компоста, торфа или еще чего-то. Мне эти холмики и проходы между ними чем-то напомнили траншеи.

4