Итель едва не расплакалась, ну как,
И колдунья горько вздохнула про себя: «Ах, мой любимый не-муж, ты слишком, непростительно честен сам с собой, и именно по этой причине я не могу поделиться своей Тайной. Точно также как твой лучший друг Алех никогда не признается в том, что влюблён в меня едва ли меньше, чем я в тебя. И ты никогда об этой его любви не узнаешь, потому что дружба для Алеха — нечто стократ более святое, чем любовь. И как жить в этом мире, когда один закон попирает другой: закон любви — закон крови, закон дружбы — закон любви?» Ведьма улыбнулась, привычно сделав вид, что совсем не терзается какими-то там противоречиями.
— А как ещё прикажешь смотреть, если ты вот-вот ввяжешься в очередную безрассудную авантюру, которая не принесёт ничего хорошего? Да, знаю я, знаю, ты очень хочешь, чтобы Совет осознал, наконец, необходимость изучения низшего волшебства. Я знаю, что ради воплощения этой своей идеи в жизнь ты готов жертвовать всем, даже собой, но…
Он замер, отложив в сторону очередную вымытую до блеска плошку.
— Продолжай.
А голос глухой и сиплый, словно Фиалка говорит что-то оскорбительное, что-то в корне неверное. Вот так всегда с этими мужчинами — любить люби, хоть до гроба, но знай, есть в их душе такие уголки, куда тебе вход заказан и не пробьёшься туда, как ни стремись.
— …но как же я? — тихо спросила она, собирая в плетенку вымытые тарелки и чашки.
Он побледнел. Всегда бледнел, когда упрямился и собирался поссориться — не любил разногласий, но и свою цель (точнее, Цель) предать не мог.
— Я всегда с тобой, ничего от тебя не таю, разве нельзя просто разделить со мною путь? — он выглядел обиженным и непонятым.
Фиалка едва не разрыдалась. «Да ведь я этим и занята! Делю
А любимый упрямец так и остался возле ручья, смотреть пустыми глазами на воду.
Это уже потом, позже, она узнала, что Аранхольд и Эйлик приезжали вовсе не за тем, чтобы навестить впавшего в немилость друга и даже не за тем, чтобы предложить ему какой-то новый план действий. О, если бы Итель могла знать это раньше, то своими руками выцарапала бы глаза обоим!
Аранхольд и Эйлик вышли из непролазной чащи к скромному домику спустя три дня после памятной ссоры у ручья. Молния-попутчица (видать, дело рук Алеха, вон как искрится всеми оттенками синего) рассеялась сапфировыми искрами у самого порога.
Эйлик не смог скрыть удивления при виде того,
Ей стало смешно. Вот так идейные бойцы за равенство в волшебстве! Вот так сторонники изучения колдовства! А сами на ведьму не могут посмотреть, чтобы лицом не перекоситься!
Фиалка скользнула по прибывшим равнодушным взглядом и пошла к ручью. По пути она жалела, что вода в нём слишком холодная — очень уж хотелось помыться после липких взоров волшебников. Неудивительно, что она не собиралась слушать того, о чём будут разговаривать мужчины, ну их, эти чародейские дрязги да интриги. Итель лишь удивилась вскользь — отчего это Эйлик с таким любопытством смотрит ей вслед? И почему, собственно, молодые волшебники приехали раньше назначенного срока — не к обеду, а едва-едва после завтрака? Даже Алех с Зэн-Зином ещё не прибыли, а эти уж тут, как тут.
Ведьма ушла, не оглядываясь. Ушла она, если уж быть до конца честной, потому, что боялась — в её присутствии гости не смогут скрыть своей гадливости, и тогда Рогон вспылит. А зачем ему лишний раз сталкиваться с грубыми реалиями этого низкого мира, за который он так радел? Пусть себе разговаривают. Без Ители. А она что? Поди, не цветок — от дурного взгляда не завянет, зато хоть любимого мужчину оградит от ненужного гнева.
Она собирала ягоды бел
Берестяной туесок, до половины полный прозрачными белесыми ягодами упал в траву, но Фиалка этого не заметила. Подобрав подол, она ринулась к затерянному в чаще домику. Бежала так, что все ноги изрезала об остролистые травинки. Изрезала и не почувствовала.