Охота на ведьму

Торой хотел было сказать Рогону, что Книга на самом деле забрала Силу двух чёрных магов, но в последний момент бросил взгляд на циферблат и заметил, что беседа продолжается уже без малого четверть часа, а потому не решился спорить.

— Ты накопил достаточно мощи, чтобы использовать её направо и налево совершенно бездумно, вот только ещё не можешь до конца преодолеть неверие. Впрочем, оставим. Итак, сейчас я хочу услышать, чем ты бредил, будучи в моём изничтоженном теле. Всё в подробностях. Скажем, мне очень любопытно, что такое произошло в мире, если наши судьбы столь тесно переплелись.

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал чреду событий, произошедших за последние сутки. Наконец, собравшись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал и не задавал вопросов, только сидел, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя прикасаться к тому, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты — эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием стен мужчин. Торой знал и то, что убогая комнатушка есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас Силу на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли очага и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь и, когда собеседник, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки поведал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Эйлане, и о зиме, и о кхалаях. Но, закончив рассказ, тут же запоздало пожалел о своей откровенности. Волшебника посетила гаденькая мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! Но в последний момент что-то подсказало — обмана нет. А сам великий маг внезапно произнёс:

— Хорошо, что ты ничего не утаил. Однако, время на исходе. — Последнее было не вопросом, утверждением.

Торой посмотрел на циферблат — секундная стрелка, до этой поры стремительно несущаяся, вдруг замерла, словно споткнулась. В этот миг иллюзорная комнатушка дрогнула. Убогая обстановка колыхнулась, словно в знойном мареве. Очаг и свеча уже едва теплились, призрачные звуки поглощала глухая тишина. Но всё же, волшебник успел прокричать в это страшное безмолвие:

— Эльф Алех сейчас состоит в Совете, вы были друзьями?!

Ответа не последовало, зато до Тороя донеслись, словно уносимые ветром слова:

— Я написал тебе кое-что, найдёшь в Книге. Когда очнёшься, торопись в Гелинвир, там безопаснее.

Маленький мирок окончательно утратил и реальность, и материальность — бревенчатые стены расплылись, угли в очаге подёрнулись голубоватым жаром, а стекло в оконце начало пузыриться, будто мыльная пена.

Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота спешила поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину — царство, в котором отсутствовало всё: время, пространство, цвет, жизнь. Торой почувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, увидел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились обжигающим холодом. Торой увидел, как его пальцы, сжимающие серебряный корпус становятся прозрачными, а потом всё исчезло.

* * *

Когда он в очередной раз открыл глаза левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, уже окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, подтаявшего снега. Над головой в сером предутреннем небе по-прежнему плыли верхушки сосен. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором лежал маг, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у настырно пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли был в беспамятстве, но не смог. Торой закрыл глаза и снова рухнул в темноту. Он успел на секунду ужаснуться, что вот опять начнутся непонятные видения и снова придётся о чём-то говорить, что-то предпринимать, но видения решили оставить его в покое.