Охота на ведьму

О! В этом был весь Алех — невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… в меру жесткосердный, как все бессмертные. Да и что с них взять — с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакого скептицизма…

Тем временем тот, кого бессмертный назвал Витамом, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на лице, а потом, по-прежнему не размыкая век, покачал головой:

— Это человек. Но это не Рогон. Рисунок мыслей совсем другой.

Торой с подозрением покосился на паренька. Рисунок мыслей? Стало быть, перед ним чернокнижник, который не только может нащупывать пульсации жизненных сил, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Волшебник слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, всё равно как неповторим рисунок линий на ладони, но он никогда не знал о том, что есть колдуны, которые могут видеть и различать эти рисунки.

Волшебник хотел спросить Витама, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он — Торой — низложен? Вопрос этот казался сейчас самым важным. А потому маг попытался облечь свой вопрос в слова. Это ему, конечно, не удалось, а как расплата за излишнюю самонадеянность в груди вспыхнула такая резкая боль, что сердце, казалось, лопнуло. Торой последний раз бросил угасающий взор на угрюмого Алеха, и мир перед глазами в очередной раз померк.

* * *

Руки казались стеклянными. Они замёрзли до такой степени, что чудилось — ударь друг о дружку посильнее — и разобьются. Лицо онемело. То есть совсем онемело, словно было облеплено засохшей глиной. Торой глубоко вздохнул. Ледяной воздух стал поперёк горла, а потом пролился в лёгкие, щекоча и обжигая. Когда же удалось разлепить смёрзшиеся веки, волшебник и увидел сиреневое небо. Небо это оживляли лишь низкие фиолетовые тучи и чёрные кроны засыпанных снегом сосен. Кроны медленно плыли в высоте. Сверху мягко осыпались красивые белые хлопья. Ветра не было, и огромные снежинки едва ли не торжественно оседали на скованную морозом землю и, попутно, в распахнутые глаза Тороя. Крахмально и зябко скрипели сугробы.

Удивительно, но волшебника опять-таки кто-то куда-то тащил. На этот раз, не особенно церемонясь — волоком. Люция? Он слышал где-то у себя за плечами упрямое сопение. Всё происходящие воспринималось совершенно безучастно. Кажется, маг лежал на куске какой-то ткани, может, это даже был его собственный плащ, который ведьма тянула по сугробам. Где-то в глубине души шевельнулась неудержимая жалость к маленькой упрямой девчонке, что нипочём не хотела бросать своего спутника в сугробах. Куда она его тащила? Зачем?

Пыхтение изредка прерывалось жалобным всхлипыванием. Торою хотелось ободрить Люцию, подать голос, но тут кроны сосен, что парили в сумеречном небе, закружились, и волшебник снова провалился куда-то в вязкий туман.

* * *

Тихо поскрипывало перо. Звук этот был для Тороя давно забытым и восходящим к детству, к тому далёкому времени, когда юный маг упражнялся в волшебстве. Его наставник имел привычку, свойственную многим учителям — с одной стороны вполглаза следить за своим практикующимся учеником да делать ему замечания, относительно правильности исполнения задания, а с другой стороны вполглаза заниматься чем-то ещё, например, писать письма.

Торой открыл глаза. Странно, теперь ничего не болело, даже слабости, и той не осталось ни малейшего следа.

— Гляди-ка, очнулся. — Без удивления произнёс незнакомый мужской голос.

Волшебник огляделся, гадая, где окажется на этот раз. Увиденное не разочаровало — маленькая комната в обычной деревенской избе. В комнате царили темнота и тишина. Такая тишина бывает по ночам, когда все звуки умолкают и остаются лишь стоны ветра за надёжными стенами дома, да потрескивание углей в камине. И, правда, в углу горел очаг, а у тёмного окна за самым обычным обеденным столом устроился на скамье человек неслабого сложения и при свете сальной свечи что-то писал на малом листе пергамента. Человек сидел спиной к Торою, и волшебник видел длинные русые волосы, рассыпавшиеся по широким плечам. Больше в комнате не оказалось никого и ничего — разве только ещё лавка, на которой покоился сам Торой.

Низложенный маг неуверенно сел, ожидая, что тело в любой момент подведёт и вновь откликнется приступом необъяснимой немочи. Но нет, обошлось. Голова оставалась ясной и по-прежнему лёгкой.

— Ты, садись, садись. И часы достань, — посоветовал, не оборачиваясь, сидящий за столом богатырь.

Да, мужик и впрямь был крепким. Из таких, как этот неизвестный писарь (до чего смешно он смотрелся с тонким гусиным пером в могучей руке) можно было скроить двух Тороев, да ещё и на половинку Люции осталось бы…

— Ты кто? — решился, наконец, маг.