Охота на ведьму

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал чреду событий, произошедших за последние несколько суток. Наконец, собравшись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал и не задавал вопросов, только сидел, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя прикасаться к тому, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты — эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием бревенчатых стен мужчин. Торой знал и то, что убогая комнатушка есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас Силу на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли в камине и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь и, когда маг, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки рассказал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Илане, и о зиме, и о кхалаях.

Когда волшебник открыл глаза, его собеседник неожиданно пожалел обо всём рассказанном. Тороя только сейчас посетила мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! И всё-таки он знал, что обмана нет, да и сам великий маг внезапно произнёс:

— Я рад, что ты ничего не утаил. Теперь мне нужно о многом подумать. Но сдаётся, я и без лишних размышлений знаю, что за зеркало выкрали из Мирара, однако не могу навскидку догадаться, кому бы это понадобилось. У нас кончается время. — Последнее было не вопросом, а утверждением.

Торой кивнул, глядя на то, как стремительно несётся секундная стрелка. Но всё же, волшебник успел прокричать в сгущающуюся темноту:

— Алех! Эльф Алех — друг моего наставника — сейчас состоит в Совете, как он мог быть твоим учеником?!

Ответа он не услышал. Собственно, и Рогон, скорее всего, не услышал вопроса. Зато до Тороя донеслись словно уносимые ветром слова:

— Я написал тебе кое-что, ты найдёшь это в книге…

Голос Рогона поглотила звенящая тишина. Маленький мирок окончательно утратил и реальность, и материальность — бревенчатые стены расползлись у Тороя перед глазами, камин оплыл, словно восковой, стёкла в окне начали пузыриться, будто были и не стёклами вовсе, а мыльной пеной.

Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота пыталась поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину — туда, где отсутствовало всё: время, пространство, цвета, жизнь. Торой чувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, видел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились жутким холодом. Торой увидел, как пальцы, сжимавшие серебряный корпус становятся прозрачными, увидел, как секундная и минутная стрелки дёрнулись в последний раз, а потом нечто вязкое обволокло его, и волшебник перестал что-либо чувствовать и понимать.

* * *

Когда он в очередной раз открыл глаза левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, совершенно окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, подтаявшего снега. Над головой в сером предутреннем небе по-прежнему плыли верхушки сосен. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором лежал маг, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у настырно пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли был в беспамятстве, хотел сказать ей, что ещё жив, но опять-таки не смог. Отяжелевшие веки закрылись. Как же хотелось спать!