Охота на волков

— У меня другое предложение. Решительно и бесповоротно отложить это мероприятие… — он поднял ее, словно младенца, и выставил из ванны. — Будем считать, что с душевым таймером я освоился, мерси.

— Ладно, ладно, — она жеманно скривила губки, картинным движением набросила на плечи одно из полотенец. Двигалась Аллочка все тем же балетным шагом. Отпирая дверь, даже отставила с вытянутым носком ножку.

— Не пугайся, — она помахала ему ладошкой. — Я не маньячка какая-нибудь.

— Само собой, — Валентин с готовностью кивнул. — Просто ты любишь сильных мужчин, только и всего.

— И вовсе нет, — Аллочка усмехнулась. — Просто один человек меня обидел. Хотелось отомстить.

— Что ж, и такое бывает.

— Одье! — томно произнесла она. На этот раз Валентину показалось, что он понял.

— Адье, красавица, адье!

Запрокинув голову, Аллочка звонка рассмеялась.

— Адье — это прощай, а одье означает совсем другое. Я обругала тебя, понятно?

Валентин растерянно кивнул.

Постояв еще некоторое время в дверях, словно давая ему возможность вдоволь налюбоваться ее стройным телом, Аллочка проворно присела и, подобрав с пола одежду, выскользнула из ванной комнаты.

Раструбы над головой коротко хрюкнули, поток воды иссяк. Задернув ширму, Валентин с рычанием склонился над чертовыми рукоятями. Ему хотелось холода и мороза, хотелось Ниагарского всеостужающего водопада.

* * *

Звонок в дверь не застал ее врасплох. Волосы были еще мокрые, но свитер она успела натянуть. На бегу огладила его на себе, в прихожей мельком взглянула на экран монитора и досадливо вздохнула. На лестничной площадке, двумя руками обняв дипломат, перетаптывался Олежа. Приоткрыв дверь на длину цепочки, Аллочка быстро зашептала:

— Весь штаб в сборе. Курят, ругаются, я им кофе с коньяком таскаю.

— Ты же говорила, что в это время дядя обычно уезжает!

— Так и есть. Но раз на раз не приходится.

— Алла… — начал было Олег, но она приложила палец к губам.

— Не сейчас. Звони, забегай. Когда будет свободно.

— А когда будет свободно?

— Откуда же я знаю?

— Я-то забегу…

— Вот и славненько! — Аллочка подмигнула молодому человеку сначала левым, потом правым глазом, тихонько притворила дверь. Прижав к металлу ухо, прислушалась. Олежа спускался вниз по ступеням.

— Меняла юношей она — терьям, терьям, трям!… — вполголоса пропела Аллочка и вприпрыжку поскакала обратно. Минуя ванную комнату, стукнула в дверь костяшками пальцев. — Отбой тревоги! Можешь не вылезать.

— Что? — из-за шума воды Валентин ничего не расслышал.

— Фи!… — Аллочка покачала головой. Повысив голос, объяснила: — Да будет тебе известно, Миша Зорин в такие моменты уже затаивался в прихожей с пистолетом.

— Он что, выскакивал из-под душа голым?

— А что такого? Для телохранителя — самое обычное дело.

— Кстати, кто это приходил?

— Всего-навсего Олежа.

— Какой еще Олежа?

— Мой двоюродный брат. Как говорили раньше — кузен.

— Он что, опасен?

— Еще чего! Забегает иногда поболтать, игры компьютерные приносит.

— Но ты его не пустила. Почему?

— А потому! — Аллочка сложила на груди руки. — День отдыха — это день отдыха. Дядя сказал именно так, а я племянница из послушных.

— Но ведь брат все-таки…

— Брат-то брат, только очень уж прилипчивый. Никак не может понять, что компьютеры — дело не женское.

— Послушай, — Валентин высунулся из-за ширмы. — Ты бы вышла на минутку. Я пока переоденусь. Не привык я еще. Как Миша Зорин…

Глава 12

Эту фотографию полковник доставал из ящика каждый день. Иногда перед тем, как приступить к работе, иногда повинуясь порыву. В свое время подобным образом люди обращали взор к иконам. Его иконой была фотография сына — сына, убитого на чужой войне чужими людьми. И чувства, с которыми он рассматривал старенький снимок, не всегда были добрыми. Порой это была откровенная ярость. На тех, кто, собравшись однажды в кремлевском кабинете, буднично и просто решили развязать на юге страны еще одну небольшую, весьма «полезную» войну. В полезность иных войн полковник и сам верил, но все последние войны бывшего Союза и нынешней России были войнами откровенно бездарными, вместо дивидендов приносящими головную боль и новые тюки проблем, помноженных на ненависть окружающих стран. Возможно, поэтому, разглядывая фотографию сына, Константин Николаевич стискивал кулаки, с особой просветленностью понимая, что детище, которое они создали, и впрямь необходимо. Когда государи ведут державу к пропасти, их устраняют — закалывают вилками, душат шарфами, расстреливают в подвалах. Иных способов на Руси, увы, не придумали, а придумать давно пора. Потому что за кровь должно призывать к ответу. Любого — не взирая на чины и звания. Если, конечно, жаль еще осиротевших матерей, если слово «Родина» не превратилось в пустой звук. И Пуришкевич с Юсуповым тоже убивали лохматого мужика не ради славы и удовольствия. И декабристы выходили на Сенатскую площадь по позыву совести, а не гордыни.