Охота на волков

Возле убитых в парке стояла на коленях незнакомая Борису женщина, а «Москвич» петлял между оградой и автостоянкой, расстреливаемый с пятнадцати шагов из автоматического оружия. К месту событий неторопливо плыл серебристый «Оппель». Кроме Клима Лаврентьевича там сидело еще трое. Люди на противоположной стороне улицы суматошно разбегались, возле разбитой витрины темнело чье-то тело. Медлить было нельзя, и, понимая, что совершает непоправимое, Борис трусцой засеменил навстречу «Оппелю». Рука сама потянулась вверх. Интересно, что они сейчас сделают? Бабахнут из окна или ударят бампером?… Но нет, даже обманув своего агента, эти простачки осмеливались ему верить. Считая его наивным, они становились наивными сами…

В тот момент, когда голова адъютанта высунулась в окно, Борис взвел взрывное устройство, видом напоминающее скорее детскую игрушку, чем гранату, и шагнул ближе.

— Срочно для Клима Лаврентьевича! — Борис сунул цветную коробочку в руки ошарашенному адъютанту.

— Что это? Ты не мог выбрать более подходящ…

Борис до последнего момента стоял, опираясь руками о машину. Он словно удерживал ее на месте. На самом деле он знал, что стоит ему броситься на землю, как кто-нибудь из пассажиров «Оппеля» без промедления вышвырнет коробочку наружу. На эти штучки их тоже натаскали будь здоров. Вероятно, лишь один Клим Лаврентьевич, немо распахивающий рот, догадался в чем дело. Но временем он уже не располагал. Взрыв озарил пламенем салон, в одно мгновение погасив жизни находящихся в нем людей. Борис погиб чуть позже. Может быть, всего на пару мгновений — от страшного удара, сотрясшего тело при падении.

* * *

Как и было оговорено еще в машине, врачам Баринов должен был рассказать про шальные пули. В последнее время этим трудно было удивить. Да и про сегодняшнее ЧП скорее всего медики разузнает очень скоро. Выдумали и адрес, и новую фамилию. После чего тормознули первую встречную «Скорую», заставив принять на борт истекающего кровью Баринова. До самой больницы Валентин просидел с ним рядом, помогая врачам поддерживать на весу капельницу.

Баринов порывался о чем-то заговорить, но сил у него уже не было.

— Галине… — сипел он. — Что-нибудь придумать…

— Все сделаю. Ты только держись, — Валентин стискивал его кисть. Кажется, о чем-то расспрашивал сидящий возле доктор, но Лужин отвечал невпопад, а зачастую вопросов не слышал вовсе. Губы Геннадия снова зашевелились, и Валентин нагнулся ниже.

— Машину… Машину надо перегнать в гараж… Сколько там дыр-то! Обрадуется Галя-Галечка… А мы зря… Все зря… И взойдет солнышко… Девочки выйдут на пляж. А мы на песке. Море, тепло…

Он начинал бредить, и Валентин выпрямился. Уже у здания больницы, не дожидаясь санитара, вызвался помогать нести носилки. Прибежал уведомленный по рации хирург, и тотчас врачебный механизм закрутился. Лужина оттеснили в сторону, Баринова стали готовить к операции.

Выйдя на больничное крыльцо, Валентин некоторое время стоял, опустошенно прислушиваясь к себе, к долетающим издали звукам. Теперь все они долетали издали, — близкого ничего не осталось. Похрустывал под шинами автомобилей ледок, о чем-то спорили водители выстроившихся «Скорых», с аппетитом поглощая домашние бутерброды. Шумела приближающаяся весна, но шумела исключительно для других, не замечая застывшего на крыльце человека.

— И все равно, Ген, не зря, — шепнул он. — Все было правильно! И все было честно! Потому и погиб Боря… Этих парнишек надо было спасти! Не наша вина, что ничего не получилось…

Проходящая мимо женщина поглядела на него с подозрением. Зябко передернув плечами, Валентин медленно стал спускаться по ступеням.

* * *

Отец его любил приговаривать: «Болеть надо за сильного! Всегда только за сильного!» Удивительно, но ясная эта истина уже тогда в детстве встретила в нем молчаливое противление. Трепета перед силой Валентин не желал понимать. Может быть, потому что, сам того не зная, год от года он все прочнее входил в этот привилегированный класс. Только сильные посягают на сильных. В те времена, глядя на свои тонкие руки и плоскую мальчишескую грудь, он еще опрометчиво считал себя слабым. И оттого только возрастала его неприязнь к силе. Ошибочно причисляя себя к инородному лагерю, Валентин получал от этого своеобразное удовольствие. Так гордится депутат-оппозиционер своим противопоставлением власти, хотя и сам является представителем таковой. Когда же Валентин действительно стал сильным, сбалансировав внутреннее и внешнее, менять мышление было уже поздно. Таково свойство принципов — или вызревать рано или не вызревать вообще. Он стал самим собой, и менять что-либо уже не имело смысла.