Охота на волков

— Это всегда пожалуйста! Только что для Матвея заваривал! — радостно потирая руки, хозяин повел Леонида на кухню. Шагать приходилось с осторожностью. Уже у порога Леонида обступили со всех сторон многочисленные обитатели дедовой квартиры. Пузатый щенок, едва ковыляя, тыкался носом в ноги гостя, россыпь проворных котят во главе с полосатой мамашей коготками и зубами испытывала на прочность его брюки. Любопытствуя, поднявшейся суматохой, откуда ни возьмись в комнатку влетел желто-зеленый попугай. Опустившись на шкаф, нервно заходил взад-вперед, кося то правым, то левым глазом.

— Чай у меня, сам знаешь, чистокровный зверобой! Я всех этих индий с цейлонами не признаю. Самое разлюбезное дело — вишня, облепиха, зверобой и смородина. А кончится вишня, в любой момент отправлюсь в лесок и за один раз наберу травки на всю зиму. Вдругорядь и крапивку завариваю.

Аккуратно перешагивая через пушистую егозливую живность, Леонид присел к столу, привычно положил руки на горячий радиатор. Тут было его любимое место. Раза два он прибегал сюда после ночных заварушек, когда трясло от нутряного холода, когда зуб на зуб не попадал, и дед Костяй пускал его, отогревал чаем и беседами. Царил здесь некий уют, и не хотелось никуда уходить.

Суетясь возле плиты, дед Костяй тем временем возобновил тему старости.

— Скучная, Лень, штука — годы. Пока молодой, ничего не понимаешь, ничего не ценишь, а как наберешься ума-разума, так уже и седой, и лысый. Но чаще без ума-разума и помирают, — хозяин мелко захихикал. — Я ведь так думаю: старые — они те же дураки. И молодым пеняют не от мудрости, а от зависти. Что им еще делать? Такая у них пора безысходная. В молодости ничего не знали, в старости ничему не выучились… Вон Матвей — с утра до вечера либо у телевизора, либо на лавочке. И ведь не скучно человеку! А давеча забегал в поликлинику, так господи боже мой! — сколько же там нашего брата! Сидят, шамкают, жалуются друг дружке на болезни. Вот я и спрашиваю тебя, в чем тогда их мудрость, в каком-таком секретном месте, если детей воспитали лоботрясами, с внуками, как с дебильчиками, сюсюкают, страну до разорения довели? В Отечественную — вон с фашистами воевали, а теперь голосовать за них рвутся… Но это ладно, это во все времена такая несуразь наблюдалась, — дед Костяй забавно чирикнул языком, подлетевшему попугаю поднес арахисовый орешек. — Но ведь и себя соблюсти не сумели, — вот что обидно! В смысле, значит, ума, и в смысле здоровья. Оттого и ходют по больницам. Жаловаться да вспоминать. Дел-то больше никаких нетути! А без дела человек быстро костенеет.

— Сурово ты, дед, кроешь своих!

— А я всех крою. И вы такими же будете, хоть и наглядитесь на нас неумных. Не учатся люди, Лень. Ничему не учатся.

— Попугая у тебя раньше в помине не было, — сменил тему Леонид.

— Раньше и нас с тобой не было. И вон Тузика косолапого, и многого другого, — дед Костяй поставил перед гостем кружку. — Заварка — свежачок, пей без опаски.

Только сейчас Леонид вдруг заметил, что по всему полу разбросаны стружки. Перехватив его взгляд, дед словоохотливо пояснил:

— Я, брат, еще живой покуда и по больничкам рассиживать не собираюсь. Начал на днях с деревом работать. Пока, правда, только над ложками корплю, но как разживусь инструментишком, начну лопатить все подряд — и кружки, и ковшики, и жбанчики.

— Продавать будешь?

— Может, и продавать, а больше, конечно, дарить. Это ж первое удовольствие — что-нибудь дарить! Я ведь не просто так, я — завитушки сказочные сочиняю, зверюшек разных. Сначала рисую, потом на дерево переношу.

— И как успехи? Что-нибудь уже перенес?

— А как же! — дед Костяй победно мотнул головенкой. — Тебе вот и подарю первую ложку! Прямо сейчас!

Наскоро обтерев руки полотенцем, он поспешил из кухоньки. За ним потянулся мяукающий и тявкающий шлейф мохнатых домочадцев. Через минуту дед возвратился с ложкой.

— Хлебать из нее, конечно, не особо сподручно, но можно. Надо, понимаешь, голову только чуток наклонять. И пальцы — не как обычно, а таким вот манером… Вроде пистолет держишь.

— Ага, а это что? Рогатое такое, с пятачком… Чертенок, что ли?

— Это медведь! — старик засмеялся. — Ловко получилось, правда? Вот эти дырочки у него, значит, глаза, а эти — зубы.

— Зубы? — Леонид озадаченно вертел в руках ложку.

— Ну да, — склонив голову набок, дед Костяй издали любовался своим творением. — Ложечка, конечно, кривенькая, зато первая. Потом увидишь, какая-нибудь двадцать первая будет раз в сто лучше.

— До двадцать первой надо еще дожить, поэтому спасибо за эту. Повешу дома на гвоздик.

Дед Костяй тут же и посоветовал, в каком месте высверлить дырочку, чтобы «способнее» было вешать и не испортилась бы «инкрустация». Улыбаясь, Леонид слушал его добродушную болтовню и все больше оттаивал. О последней дискуссии, завершившейся ссорой, ни тот, ни другой не помянули ни словом. Собственно, Леонид и не придал ей особого значения, а дед, должно быть, преспокойно забыл. Ссор он своих не помнил, как и врагов.