Охота на зайца. Комедия неудачников

Кое–что я ему объяснил. Вроде он мне доверяет, несмотря на весь этот бардак, мою ложь и удары, которые он получил по физиономии. «Хотя как можно мне доверять?» — спросил я его. Он мне сказал, что это не сегодня началось, и напомнил один случай, который совершенно вылетел у меня из головы. Дело было в рождественскую ночь, он тогда врубил на весь поезд реквием Форе[36] ради праздничка, и это не понравилось начальнику поезда, швейцарцу, который втемяшил себе в башку устроить парню неприятности. Вроде бы я тоже тогда все взял на себя, потому что Ришар запаниковал при мысли, что вылетит с работы, на которую едва успел устроиться. Затем я вроде поил того швейцарца кактусовой водкой до самой Лозанны. Ничегошеньки об этом не помню, — должно быть, тоже был совершенно пьян.

Но мало–помалу тот вечер вернулся в мою память. Я тогда еще спер свисток у швейцарца, чтобы помешать ему объявить отправление с перрона в Лозанне, и все это ради того, чтобы подольше полюбоваться, как он поет и пляшет в коридоре.

Вот было наслаждение.

*

Сон у меня такой легкий, что я смог самостоятельно разбудить пассажирку перед Дижоном, без всяких усилий и не испортив себе настроения. Изабель оставила свой сторожевой пост, чтобы рухнуть на полку в четвертом. Я–то заранее знал, что она сломается. Как и все.

Стоило поспать, и я восстановил былую форму, как в те времена, когда между двумя рейсами мне случалось вставлять еще один, сверхурочный, для личных надобностей. Три поездки туда–обратно за одну неделю… Не вечно же юности длиться. Я всего лишь немного отяжелел, но все хорошо, даже грипп отвязался. В течение этих тридцати шести часов я спал только урывками — беспокойно, мало и как бы проваливаясь. Ничего серьезного.

Сейчас 7.45, и мы прибываем через каких–нибудь полчаса. День еще не занялся. Все паспорта и билеты розданы. Я заглядываю к Ришару в кабинку, у него уже термос в руке, это пантера вчера его наполнила. Только ему удается снискать милости такого рода.

— Куда в следующий раз, Ришар?

— Флоренция.

— Ах да, верно… Еще одна подходящая причина, чтобы уволиться.

— Вот заладил! И вообще, что ты имеешь против этого города, во всем мире полно людей, которые только и мечтают туда попасть, да никогда не попадают.

— Знаю… Но видишь ли… Как по–твоему, почему такой парень, как Данте, вынужден был уйти в изгнание? И почему написал книжку про Ад? Думаешь, это случайно?

— Понятия не имею… Что я об этом должен думать, по–твоему? Да и ты из–за этого не обязан увольняться.

— Я сегодня утром завязываю. Кончено.

Выйдя помочиться, я заметил в коридоре Изабель, еще не совсем проснувшуюся. Я сделал ей знак присоединяться к нам. Перед сортиром ждут три человека, в том числе мужская половина четы из девятого купе. Я прохожу перед ним со своим особым видом «по службе вне очереди», но он меня останавливает:

— Там внутри моя жена… она не торопится… дома это всегда проблема.

Мы ждем немного, но бабенка действительно не торопится. Меня даже подмывает попросить Ришара, чтобы он глянул в «телик» — узнать, какого рожна она там делает.

— Поторопись, дорогая!

Я не говорю ничего, жду, но чувствую, что еще чуть–чуть, и буду очень зол на него. Я почти обеспокоен. Приступ… или что–нибудь такое. Я стучу как сумасшедший, увещевая ее как–нибудь отреагировать. И спустя три секунды она выходит, свежая, расфуфыренная и удивленная такой суетой.

— Вы! Не знаю, что вы там делали, но, учитывая время, которое на это ушло, надеюсь, оно того стоило!

Я отливаю, не защелкнув дверь, и, взбешенный, выхожу под их изумленными взглядами.

— Нет, Ришар, клянусь, я не могу больше… эта работа, эти люди… слишком много людей… Мне больше мужества не хватает. Баста. Видишь ли, я все спрашиваю себя, может, этот Ги Эно прав?

— Кто это?

К нам присоединяется Изабель, и Ришар наливает ей чашку кофе, заодно уступая часть кушетки.

— Я не устояла… — говорит она, протирая глаза. — Всего два часика. У меня еще ноги болят…

— Вы где живете? — спрашивает Ришар.

— В настоящее время мотаюсь туда–сюда между Италией и Швейцарией. После суда над Брандебургом попрошу вернуть меня в Париж. А вы оба парижане?

— Мы жители приграничья. Единственные в Иль–де–Франсе.

Она не совсем поняла, но это чистая правда. Между двумя глотками кофе она смотрит на меня своими припухшими со сна глазами. Если я попытаюсь прочитать ее мысли, то обнаружу лишь смущенное сомнение да любопытство, барахтающееся в ее затуманенном мозгу. За одну–две ночи взгляд на меня меняется.

— Я еще спрашиваю себя… почему… почему вы…

— Почему что? Латур? Это и впрямь всех допекает, — говорю я, осклабившись. — Хотя, если подумать хорошенько, я ведь только делал свою работу. Во–первых, оберегать сон пассажиров. Во–вторых, доставить их по назначению. Все остальное касается одного меня, и не скрою от вас, с риском разочаровать международное общественное мнение и здравоохранение, что действовал я из чистого эгоизма.

Это ее не удовлетворило.

— А если я задам вам тот же вопрос? — продолжаю я.

Она колеблется. Зевает и улыбается одновременно.