Охота начинается

Оно поняло ее. Экон смотрел туда, где стояла тварь, и пытался осмыслить то, что он увидел. Ему хотелось ущипнуть себя, сделать что-то, чтобы убедиться, что происходящее реально, но он не мог пошевелиться. Оно послушалось ее, – понял он. – Она сказала ему уйти, и оно… послушалось. Оно подчинилось.

Девушка же по-прежнему не шевелилась. Она вглядывалась в темноту, словно видела что-то, чего он не мог. На какое-то время пространство между ними заполнила долгая тишина, а затем инстинкты взяли верх и Экон шагнул к ней. Его пальцы сомкнулись на ее руке, и девушка дернулась от внезапного прикосновения. Он с удивлением обнаружил, что кожа у нее горячая, почти как у человека в лихорадке. В этот момент, коснувшись ее, он ощутил, будто от нее исходило какое-то странное излучение, какая-то вибрация, от которой у него застучали зубы. Ее настороженный взгляд встретился с его, и он какой-то отстраненной частью сознания отметил, что глаза у нее цвета полуночи: по крайней мере, если представить, что у полуночи может быть свой цвет. Его пальцы на ее руке разжались, но он осознал это, только когда она отступила и пустилась бежать. Она была не так уж быстра – он мог бы догнать ее снова, если бы захотел, но не стал этого делать. Экон смотрел ей вслед, пока она не скрылась в зарослях лемонграсса. На мгновение он ощутил облегчение, а потом тишину разорвал голос Шомари:

– Ты отпустил ее?

Экон развернулся. Шомари стоял в полуметре от него – он как раз вышел из-за угла Ночного зоопарка. На его лице отразилась нерешительность. Он переводил взгляд с Экона на окрестные поля и обратно. Повисла жуткая пауза, затем Шомари повернулся и бросился бежать.

Нет.

Экон рванул за ним, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Дым рассеивался, рев огня стал глуше. Похоже, большую часть пожара уже потушили, но Экону было уже все равно. Он думал только об одном. Он не позволит Шомари рассказать о том, что он сделал. Он отпустил эту девчонку-смотрительницу, намеренно отпустил. Если другие воины узнают, если отец Олуфеми узнает…

Он побежал еще быстрее, но толку не было. Они снова оказались внутри Ночного зоопарка и остановились у колодца. К ужасу Экона, там уже стояло несколько Сынов Шести. Они окружали группу людей, сидевших на траве со связанными запястьями. Видимо, это были другие смотрители – те, кто либо не смог убежать, либо не стал пытаться. Их печальные взгляды были обращены на мужчину в дешевом красном дашики, стоявшего в нескольких метрах от них.

– …убытков на сотни! – говорил тот. – Вы все должны явиться к Кухани сегодня, и я скажу ему, что мне нужны немедленные компенсации и финансовая помощь из запасов храма! Я богобоязненный человек, и я плачу десятину…

– Бааз, вам нужно подать формальную заявку в фидуциарный комитет храма. – Камау говорил рублеными фразами, скосив глаза и едва скрывая отвращение. – Распределение финансов храма не в нашей власти. Пока рекомендую вам заняться спасением того, что осталось. Нам удалось задержать всех смотрителей, которые пытались сбежать…

– Не всех! – Слова Шомари разорвали ночь. Экон увидел, как его приятель-претендент с ухмылкой выступил вперед. – Экон упустил одну.

Все воины вокруг выпрямились, их лица словно окаменели по мере того, как они осознавали слова Шомари. Экон увидел, как глаза стоящего рядом Фахима расширились от ужаса. Бааз Мтомбе, похоже, растерялся. Но хуже всего было выражение лица Камау. Он подошел к Шомари и схватил парня за шиворот. Подтянул его к себе так, что кончики их носов почти соприкоснулись. Когда он заговорил, его голос зазвучал как рык:

– Если ты еще хоть раз обвинишь моего брата в подобном…

– К… Камау, это правда. – Лукавый блеск исчез из глаз Шомари, когда пальцы Камау сжались сильнее. – Я своими глазами видел. Он отпустил смотрительницу по ту сторону стены. Она была одета как невольница. Клянусь Шестью!

Камау проследил за трясущимся пальцем Шомари и взглянул на Экона. Ярость, порожденная инстинктивной потребностью защитить младшего брата, исчезла. На ее место пришло нечто другое – потрясение.

– Экки, – прошептал он. – Это… это же неправда?

Кровь Экона превратилась в лед. До его слуха снова донесся глухой рев, но на этот раз он исходил не от огня. Казалось, его сознание распадается на миллионы частиц, которые он не способен собрать воедино под выжидающим взглядом брата. Все инстинкты велели ему соврать, но признание вырвалось у него прежде, чем он успел сдержать его:

– Это правда.

Он отдал бы все, чтобы не видеть, как исказилось лицо брата. Нет слов, чтобы это описать. Это было столкновение разочарования, отвращения и отчетливой боли, какая бывает, когда видишь, как что-то ломается – что-то, что уже никогда не станет целым. Никто из остальных воинов-йаба не осмелился заговорить, тишину нарушал лишь тихий треск последних очагов пламени.