Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Степан подумал о Егоре — видно, что и он влюблен в Любу, если можно назвать влюбленностью это странное честолюбивое и продуманное чувство, скорее относящееся к области разума, рассудка. Такой замурует предмет страсти навеки в холодном сердце, в правильном и упорядоченном течении жизни, постепенно выдавит все страсти и эмоции из нежного сердца любимой, и станет она несчастной, холодной, рассудительной хозяйкой аккуратного дома. Или, что гораздо чаще встречается в жизни, — неудовлетворенной истеричкой, донимающей врачей и близких загадочными симптомами выдуманных болезней. Холодный парень, слишком холодный, хотя одна страсть все-таки имеется, она главная, основная в жизни — желание власти, славы, стремление к лидерству любой ценой.

Степан так быстро разгадывал примитивные ходы и замыслы игроков, что ему стало немного скучно. “Все-таки количество человеческих характеров ограничено, — подумал Степан. — Стоит посмотреть на то, как человек играет в карты, или готовится к экзамену, или занимается еще чем — и все становится ясно. Даже неинтересно. Вот гораздо сложнее обстоит дело с этим здоровенным парнем, который так и не включился в общее развлечение, сидит себе у окошка, глядя на проносящиеся мимо деревья, домики и столбы с километровыми отметками. Ох, непрост этот с виду открытый и смешливый паренек, много кое-чего у него за душой!

Непрост и второй крепкий и здоровый юноша, почти такого же калибра, как и ухмыляющийся тайком Вахлаков. Феликс, его зовут Феликс Коротич; он отвернулся от товарищей и тихонько шевелит губами, словно повторяя про себя важные слова, которые боится забыть. Кожа на лбу собралась гармошкой, углы рта опустились книзу, спина сгорбилась, как у старика. Дружок его, еврейчик Женя, тоже озабоченно смотрит на товарища, беспокоится, переживет. Мягкая душа у него, у этого медика, будущего доктора. Хороший парень, но слабый, чересчур мягкий; и деньги любит больше, чем следует советскому человеку. Экономный, расчетливый выйдет из него муж и глава семьи. Хотя и добрый, заботливый и нежный”. Пожалуй, из всех студентов Степану нравится только Женя; но для работы он непригоден, для работы подошел бы Егор Дятлов, с небольшими оговорками. Неплох и Феликс, если разузнать про его тайные мысли и печали, полечить от неврастении. Ну, и конечно, Рая.

Эта-то Рая — настоящий клад для разведывательной деятельности, для работы в органах, для участия в боевых и секретных операциях. Некрасива, активна, завистлива, энергична… Прекрасные качества, которые и нужны для агента. Могла бы карьеру сделать в том ведомстве, в котором всю сознательную жизнь проработал сам Степан Зверев. Пожалуй, слишком жестока и агрессивна, хотя сама пока об этом и не догадывается. Вот если бы тебе, женщина, дали власть в руки — ты бы поняла, на что способна. В тридцатые годы такие, как Рая, безжалостно отправляли в лагеря и ставили к стенке предполагаемых врагов народа, оформляли их детишек в спецлагеря, подписывали без тени колебания приговоры и письма в газеты, в которых предлагалось уничтожить бывших товарищей по партии, как бешеных собак…

Нет, Степану не нравились такие особы, рьяные исполнители решений правительства и коммунистической партии, но с ними было удобно. Спокойно. Всегда знаешь, что ожидать. И на допросах в гестапо такие никогда не выдавали, как их ни пытай. Замученные своими, они пели “Интернационал” в чудовищных камерах следственной тюрьмы, считая, что все происходящее — ошибка, провокация, о которой ничего не известно гениальному товарищу Сталину. Степан вздохнул, вспомнив о тех товарищах и коллегах (друзей у него никогда не было), что погибли ни за синь-порох в тюрьмах и лагерях. В их виновность Степан ни на секунду не верил, но не вмешивался и, если было нужно, подписывал бумаги, положившись на кисмет — предначертанную каждому человеку земную судьбу.

Зверев погрузился в воспоминания, машинально отмечая про себя все высказывания и шутки ребят; его слегка укачало на верхней полке, он почти спал, но это был особый сон, незаметный для окружающих, в любую секунду готовый прерваться и стать бодрствованием.

Женя Меерзон тихонько встал и отправился в туалет. Он очень стыдливо относился к отправлению естественных надобностей, беспокоился, что кто-нибудь из ребят заметит его маневр и грубо пошутит по поводу туалета. Бочком-бочком, аккуратно переступая через вытянутые в узкий проход ноги пассажиров и выставленные мешки и баулы, Женя прошел в конец вагона и подергал ручку туалета. Так и есть, занято. Теперь придется нелепо ждать, у всех на виду, а эти зверского вида мужики-старатели будут шутить и скалить зубы. Женя застеснялся и рванул дверь, ведущую в лязгающий и гремящий проход между вагонами, откуда вырвался порыв ледяного ветра. Колеса стучали неистово, пол под ногами ходил ходуном, но стеснительный студент предпочел терпеть неудобства, а не стоять столбом под любопытными, как ему казалось, взглядами пассажиров. Он минутку потерпит, подождет, а потом ловко проскользнет в освободившийся туалет, никем не замеченный.