Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Тяжелый запах перегара заставлял задуматься — а не провела ли она ночь именно здесь, на рабочем месте, свалившись под конец рабочего дня от страшной усталости, вызванной непосильным трудом? В рыжих с проседью волосах продавщицы Тонечки застряло несколько соломинок, брови топорщились от раздражения, гневно сверкали красные маленькие глазки. — Я вот щас милицию вызову, ты достучишься! — Тонечка разговаривала с привычным хамством властелина мира, каким, в сущности, она и была в этом убогом краю. От Тонечки, от продуктов, а особенно — от драгоценной влаги в прозрачных бутылках зависели жизнь и смерть, здоровье и болезнь, радость и печаль. Она могла продать бутылку глубокой ночью страждущему и алчущему за тройную цену, а могла средь бела дня навесить на дверь магазинчика здоровенный амбарный замок и не выйти на работу. В такие страшные дни окрестные вогулы, пришедшие за десятки километров, чтобы приобрести огненную воду, умасливали и улещали продавщицу, как какого-нибудь местного духа или демона.

— Заболела я! — орала толстая Тонечка, уперев в крутые бока громадные кулаки. — Я на бюллетене!

Местный фельдшер, бывший заключенный из лагеря для врагов народа, окончательно спившийся и опустившийся старик, всегда выдавал Тонечке больничный лист. Для этого требовалось всего две бутылки водки и одна — портвейна. Вогулы смущенно перетаптывались у порога Тонечкиной избы, умоляюще глядя на свою жестокую повелительницу. Наконец кто-то из просителей вздыхал и выкладывал к ногам жестокосердной дамы драгоценную шкурку куницы или соболя. Продавщица молчала, крошечные глазки ее метали молнии; вид у нее был как у палеолитической Венеры, уродливой статуэтки, найденной археологами. Кряхтя, за шкурками лезли и остальные. Сдавать меха кроме как в потребсоюз строжайше запрещалось, это могло привести к лишению права охотиться, к тюремному заключению, но ради водки манси были готовы на все. Тонечка же и вовсе не тревожилась по поводу возможного наказания, поскольку за долгие годы работы в Вижае обнаглела, как какой-нибудь островной папуасский царек, весь мир для которого сузился до размеров собственного островка.

В ранней молодости Тонечка попала в лагерь за воровство; в лагерях, перенаселенных врагами народа и членами их семей, вчерашними профессорами и докторами, политическими деятелями и вредными педологами, очкастыми ботаниками и худосочными писателями, грубая и наглая девица почувствовала себя как дома. Вся уголовная часть населения лагерей жила очень хорошо, обирая и унижая вчерашних умников, к которым питала неистребимое отвращение и зависть. Так что лагерный срок Тонечка вспоминала даже с ностальгией; она приобрела необходимую закалку, которая так пригодились ей в жизни.

После отбытия срока наказания Тонечка решила остаться здесь, на севере области; в самом деле, зачем ей было возвращаться в небольшой промышленный городок и всю оставшуюся жизнь горбатиться на вредном производстве, где у старых рабочих любимой шуткой было продергивание носового платка через дыру в носовой перегородке. Так разъедали плоть ядовитые выбросы и химикаты, количество которых никто даже не пытался измерить или тем более уменьшить. Здесь Тонечка была царицей мира, королевой, которая могла делать все, что вздумается. Жаль только, что фантазии у Тонечки было немного, поэтому дальше вымогательства шкурок у алкоголиков-манси она не продвинулась.

Ну, разве что любовные похождения, когда всесильная тиранша временно приближала к себе какого-нибудь охотника и “жалела” его, по ее собственной формулировке. Смутное желание любви, душевной близости трансформировалось в совместное распитие спиртных напитков в неограниченном количестве, во время которого Тонечка жарко обнимала очередного фаворита и говорила ему специальные “жалкие” слова, потчуя от души колбасой, салом, маслом, вареньями и соленьями, подливая водки в граненый стакан, демонстрируя душевную щедрость и открытость. Слегка пьяна Тонечка была почти постоянно, но именно в недельные загулы наливалась водкой беспрестанно, раздувалась, как жаба, и вообще теряла человеческий облик.

В такие дни бесполезно было приносить шкурки и просить водку; все знали, что пришло время воздержания — божество загуляло, ушло то ли в нижний, то ли в верхний мир, и по земле бродит только неприкаянная бессмысленная оболочка с всклокоченными волосами и безумным взором маленьких глаз. Счастливчик же пользовался всеми благами, которыми одаривала его щедрая госпожа, но к концу недели обязательно оказывался на улице, с разбитым и окровавленным лицом. Вчерашняя госпожа орала ему вслед нецензурные проклятия и угрозы, навеки расставаясь с любимцем, чтобы снова приступить к своим нелегким обязанностям.