Охота за древом

Love is too young to know what conscience is, (151)
Yet who knows not conscience is born of love?
Then gentle cheater urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove.
For thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body’s treason,
My soul doth tell my body that he may,
Triumph in love, flesh stays no farther reason,
But rising at thy name doth point out thee,
As his triumphant prize, proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in thy affairs, fall by thy side.
              No want of conscience hold it that I call,
              Her love, for whose dear love I rise and fall.

«Любви неведом стыд, пока юна, (151)…»

Любви неведом стыд, пока юна, (151)
хоть с возрастом она его плодит.
Но не тверди лукаво, что вина
моя, а не твоя внушает стыд.
Ты изменяешь мне, а я — себе,
сдавая душу низменному телу,
чей авангард, во внутренней борьбе
возобладав, вмиг приступает к делу
и, в стойку встав при имени твоем,
стрелять в мишень заветную готов,
и, гордый тем, что одолел подъем,
прилечь в ногах последним из рабов.
            Я не стыжусь любви трофеем звать
            то, для чего готов я пасть и встать.

«In loving thee thou know’st I am forsworn (152)…»

In loving thee thou know’st I am forsworn (152),
But thou art twice forsworn to me love swearing,
In act thy bed-vow broke and new faith torn,
In vowing new hate after new love bearing:
But why of two oaths’ breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most,
For all my vows are oaths but to misuse thee:
And all my honest faith in thee is lost.
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness:
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
And to enlighten thee gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see.
              For I have sworn thee fair: more perjured I,
              To swear against the truth so foul a be.

«Клянясь в любви ко мне, ты дважды лжешь, (152)…»

Клянясь в любви ко мне, ты дважды лжешь, (152)
мне изменив и изменив другому —
лишь ненависть другую эта ложь
родит, раз новой страстью ты влекома.
Но мне ль во лжи двойной винить тебя?
Я сам обеты нарушал без меры,
раз клялся твоим именем, любя,
когда давно тебе уж нету веры.
Что любишь, клятвы страшные давал,
что ты верна мне, приносил обеты —
на ложь твою глаза я закрывал,
чтоб видеть то, чего в помине нету.
                Я клялся, что добра ты и светла,
                чтоб жалкой ложью правду сжечь дотла.

«The little Love-god lying once asleep, (154)…»