Охота за головами на Соломоновых островах

Этому юноше, проведшему свою жизнь в изолированной деревушке, сохранившей уклад каменного века, вокруг которой на мили не было ничего, кроме чащи, местный музей должен был казаться волшебной пещерой из сказки об Аладдине. Даже на наш взгляд, это было прекрасное и в то же время внушавшее страх место. Три большие комнаты были наполнены оружием, украшениями и предметами туземного обихода. Все это покрывало стены, свешивалось с потолка, стояло в ящиках прямо на полу. Даже на верандах, в подвале и в саду в огромном изобилии лежали сотни и сотни ценных вещей, разбросанные в величайшем беспорядке и без единой надписи. Нам и прежде хотелось использовать эти вещи в качестве аксессуаров при писании портретов, но даже если бы нам удалось найти подходящие модели, то никто бы не мог нам что-либо сказать о происхождении самих вещей.

Мы решили провести нашего папуаса через музейные «джунгли», чтобы он сам опознал знакомые предметы, которые мы использовали бы для придания картине местного колорита. Совершенно понятно, что нельзя было писать портрет человека, украшенного столь изощренной татуировкой, в набедренной повязке, изготовленной из манчестерского текстиля.

Итак, мы приступили к делу. Но если наша процессия имела смехотворный вид по дороге в музей, то теперь, внутри музея, она выглядела ничуть не лучше. Из всех углов на нас угрожающе смотрели темные лица деревянных фигур, изображения, нарисованные на щитах и барабанах, огромные и страшные маски. Для нашего юноши все это имело свой особый смысл; взгляд его стал диким, губы вытянулись, как для свиста, а сам он еле держался на ногах. Меня тоже шатало из стороны в сторону; возможно, что и у меня, как и у него, это было следствием только что перенесенной болезни. Мы шли гуськом, в полном молчании, ожидая, когда заговорит наш оракул. Медленным шагом мы дважды обошли музей, но так и не услышали от него ни звука. Нам ничего не оставалось, как написать торс и голову юноши без соответствующего убора. Этим мы и занялись…

Выбор позы для портрета не представлял трудности, так как мы уже давно отказались от мысли добиваться от туземцев какой-либо иной позы, кроме им привычной. Маргарет знаками показала юноше, чтобы он сел где-нибудь на веранде, после чего я минут десять ждала, чтобы он уселся поудобнее. Это и была поза для портрета.

В деревне мы обычно проводили линию на земле вокруг ног и спины модели, чтобы после перерыва человек мог занять то же положение. Здесь, на веранде, мы использовали для этой цели мел. При виде белой черты, появившейся вокруг его ног и туловища, папуас оглянулся влево и вправо, увидел замкнутый круг и, решив, что находится в ловушке, оцепенел от страха. Прошло не менее получаса, пока он успокоился настолько, что напряженная поза сменилась обычной и я смогла начать портрет. Наш юноша сидел лицом к саду экспериментальной сельскохозяйственной станции и, позабыв о нашем существовании, внимательно рассматривал растущую кукурузу, шпалеры бобов и стоящие позади стройные ряды фруктовых деревьев. Все это было совсем непохоже на его родную деревню, но выращивание урожая было для него понятным.

Я наблюдала за немигающим взором юноши, переходившим с предмета на предмет, останавливающимся на дальних и близких вещах. Юноша был неподвижен, только далеко отставленные большие пальцы ног непрерывно шевелились, выдавая напряженную деятельность, происходившую на противоположном конце его тела.

Папуасов принято описывать как наиболее грубых и глупых человеческих существ, лишенных каких-либо достоинств. О них пишут, что они едят змей, муравьев, собак, языки и половые органы своих врагов, что они живут в грязи и постоянном страхе перед своими соседями и злыми духами, населяющими каждое бревно, дерево или скалу. Они устраивают сексуальные оргии с целью увеличить плодородие садов и съедают собственных детей.

Но то же самое нам приходилось читать и о меланезийцах, а при личном знакомстве они оказались вежливыми, чистоплотными и уж, конечно, вовсе не глупыми. То, что порой мы не могли понять хода их мыслей, вовсе не доказывает отсутствия у них разума, а говорит лишь о различном с нами понимании одних и тех же вещей. Их точка зрения имеет такое же право на существование, как и наша собственная. Наши модели были покрыты болячками, привлекавшими рои мух, но ведь и мы страдали от того же самого. Мы ходили в брюках, а туземцы, может быть, уже давным-давно испробовали этот вид одежды и отказались от него, увидев, что брюки в здешних условиях являются не чем иным, как ловушкой для муравьев.

Как бы там ни было, мы относились к находившемуся перед нами «дикарю»-папуасу без всякого предубеждения.